– Вы любите говорить, обращаясь к Богу: «Господи, дай мне шанс», а я говорю: дайте шанс Господу, – с неожиданным пафосом прогремела Петронила, окончательно, по-видимому, проснувшись: в голосе исчезла хрипотца, глаза оживились лихорадочным блеском. – В своем эгоистическом ослеплении мы думаем, что ангелы ни в чем не нуждаются, как будто нуждаться можно только в одежке или в куске пирога. У каждого есть потребность в личностном росте, будь то человек или крылатый серафим. Помогите даже самому маленькому ангелочку продвинуться, помогите крохотной искре превратиться в звезду. Они вокруг нас, я различаю шелест их крыльев, а если вы перестанете скрипеть перьями и задержите дыхание, то и вы услышите. Они сидят в этой комнате на свободных местах, невидимые вами, готовые прийти на помощь и, увы, всегда по невежеству игнорируемые.

Легкий гул прокатился по рядам: кого-то задело обвинение в невежестве, а кого-то заинтересовали внезапно раскрывшиеся перспективы. Александра сидела молча, старательно вырисовывая на полях тетради ромашку со знаком вопроса на каждом лепестке.

Сестра Петронила распространялась на заданную тематику еще полчаса, причем под конец стала сыпать какими-то сложными именами, трудно воспринимаемыми на слух, переходя с русского на латынь, а с латыни на греческий, чем довела Александру почти до полного отчаяния.

Когда занятия закончились, она сказала Минерве, надеясь встретить понимание, что чувствует сейчас ужасное смятение.

– Я тебе от души сочувствую, Саша, – отозвалась Минни. – Я в первый раз тоже явилась сюда в коричневом платье и была как индюшка среди куриц.

Глаза Александры, и без того не маленькие, сделались еще больше: она и думать забыла про неподходящий наряд, и уже хотела объяснить Минерве подлинную причину своего смущения, но вдруг поняла, что это бессмысленно. И ограничилась только печальным вздохом.

Дома она также не нашла никого, способного ей посочувствовать. Вернувшись в фамильное гнездо к обеду, едва живая после трех уроков ангелографии (алхимию, к счастью, отменили), она застала там только Магду, сидевшую в гостиной и сосредоточенно расписывавшую розами деревянную тарелку.

– Поменьше ламентаций, дорогая, – с некоторой жестокостью ответила кузина на ее излияния. – Там работают лучшие преподаватели Восточных земель. Многие почли бы за честь учиться в этой гимназии. Но у них нет такой возможности.

После этого Александра обиженно удалилась в свою комнату, не уловив ударения, которое Магдалина сделала на слове многие.

Увы, сестры не всегда проявляли друг к другу чуткость.

Забегая вперед, скажем, что уже к концу октября Александра адаптировалась к гимназической жизни, разобралась в нюансах местной моды, научилась тушить в обеденный перерыв капусту и пить чай вприкуску с круглой таблеткой сахарозаменителя, который изготовляла и настойчиво всем рекомендовала сестра Петронила, – в этом был свой экономический резон, поскольку в гимназии находился бесплатный для учениц зубоврачебный кабинет, счета из коего доставлялись прямиком в здешнюю бухгалтерию.

Из светских дисциплин особый упор делался на изучение языков, что Александре пришлось весьма по душе. Сестра Прага вела по субботам в общественном собрании краткие курсы французского и итальянского, а в остальные дни недели устраивала нещадный языковой террор среди гимназистов – как девушек, так и юношей. Она придумывала немыслимые контрольные задания, где предлагала перевести на изучаемый язык такие слова, как «разнотравье», «шаромыжник» и даже «экий». Еще она владела древнееврейским. Как-то раз Александра принесла ей дубовый листок из своего сада, исписанный загадочными словесами.