Крыльями
отбросив костыли,
мальчик оторвался
от земли.
Под собой
не чувствуя дорогу,
стал теперь намного
ближе к Богу,
потому что
снова на восток
прилетел сегодня
лепесток.
«Поле боя…»
Поле боя,
где солнце по-летнему
подрывает себя
на закат,
ветераны покинут
последними,
прикрывая
отход салажат.
Непонятен приказ
к отступлению.
Слабакам
в колотун горячо.
Только-только ведь
кровушка вспенилась
и почти
раззуделось плечо.
Здесь пока
всесоюзная здравница!
Но, слезу
вышибая из глаз,
даже если солдату
не нравится,
он обязан
исполнить приказ.
Города и селения
пройдены,
отступить —
это значит предать.
Не такому
учила нас Родина,
беспощадная
Родина-мать.
Потому
ветераны упорото
отползать в камыши
не спешат,
прикрывая
не нюхавших пороха
и не знавших войны
салажат.
«Больше салютов…»
Больше салютов,
красивых и разных,
больше огня
и любви,
чтобы стоял
отрезвляющий
праздник
Спасом
на чёрной крови.
Сажу смахнут
свежесрезанной веткой,
выбелят
накипь и гарь,
только
останется
в памяти предков
залитый
кровью алтарь.
Выпив
и радость,
и горе из чаши,
будто одно
вещество,
прошлое чтут,
без которого в нашем
будущем
нет ничего.
«Я всё меньше поэт…»
Я всё меньше поэт
и всё больше и больше солдат —
пятый в крайнем ряду,
где, сомкнувшись плечами, стоят
одинокие некогда люди,
служители муз,
в эти страшные дни
заключившие братский союз.
Мы никчемные воины,
в каждом найдёте изъян:
этот сам по себе,
а тому помогает баян.
Только нас не пробить,
потому что у каждого есть,
кроме верности русскому слову,
отвага и честь.
Я всё больше солдат,
и со мной в бесконечном ряду
сотни тысяч таких же стоит,
замыкая орду,
и пока не берут нас толпой
на зачистку котлов,
мы спасаем от местного гнуса
отеческий кров.
Стихи. Фронтовые
«Тихо-тихо. Бой прошёл, и…»
Тихо-тихо. Бой прошёл, и
не свистят над ухом пули.
Спрятав лица в капюшоны,
парни русские уснули.
Спят в окопах автоматы
после страшной заварушки.
Замолчали виновато
куковавшие кукушки.
Было жарко, стало сыро.
Ветром облако полощет,
и висит кусочек мира
над задумавшейся рощей.
«Он шагает по войне…»
Он шагает по войне
в керамической броне,
с командирскими часами,
закурив донецкий «самел».
Не мальчишка, но старик,
бородатый штурмовик,
настоящий, самый русский
с группой крови на разгрузке.
Завтра утром ровно в пять
будет Киев штурмовать
в честь единственной подруги,
той, которая в испуге
от того, что чудо-град
захватил ползучий гад,
от того, что русский город
заселил поганый ворог.
«Жахало и пенилось в ушах…»
Жахало и пенилось в ушах,
спали штабелями в блиндажах,
кипятили снег на зажигалке
и, смеясь, пристреливали палки.
Положив под голову клешни,
матерились хуже алкашни.
Трудно разговаривать культурно,
посчитав потери после штурма.
Забирали улицы, мосты,
базы, укрепления, посты
у проворовавшегося гада.
Всё своё – чужого нам не надо.
После боя, смазав калаши,
в женщинах не чаяли души,
байками затравливали ночи
и домой хотели… Но не очень.
«Не видать…»
Не видать
в прицеле солнца.
Фронт стоит,
не шелохнётся.
Распустившийся
мороз
на два метра
в землю врос,
и порывистым
галопом
скачет ветер
над окопом,
выбивая по пути
из патронов
конфетти.
«Я здесь, и мысли о тебе…»
Я здесь, и мысли о тебе
наполнены любовью.
Жую простуду на губе
и сплёвываю кровью.
Смотрю, процеживая мрак,
и слепну от пожарищ.
Лицом к лицу заклятый враг,
плечом к плечу – товарищ.
Ты с нами, мы в одном строю,
ты тоже месишь глину.
Я грудью за тебя стою,
ты – прикрываешь спину.
Мороз нахлынувшей зимы
и жар лихой годины…
Ты тоже здесь, и, значит, мы
никем не победимы.
«Вернулись парни с боевого…»
Вернулись парни с боевого,
вернулись на своих ногах.
Жива Россия и здорова,
чего не скажешь о врагах.
Сгущались над равниной тучи,
но верен был и был суров,
как Божий суд, отряд летучий