Бери до лучшей поры билет.
Едва ль позор отличим от зрады,
Которой стукнуло тридцать лет.
Народ наш бывший – не быль, былина.
И, может, тем он ещё спасён,
Что слово «наше» для всех едино
Звучит и пишется, вот и всё

«Так и стояла…»

Так и стояла,
Белая вся, тонкая,
Девушка, в ком сперва
Разглядел ребёнка я.
Так и стояла,
Я проходил рядом,
И не узнал
Капель её взгляда.
Я не узнал,
Глаз не узнал синих.
А ведь по ним
Долго скучал, сильно.
Я не узнал
Платья, что так пёстро.
Я не узнал.
Боже мой, как просто.
Я не узнал.
Вот и конец воле.
«Родина, – говорю, —
Это ты, что ли?»
А у неё
Пахли вином губы.
Тут мне в ответ
Старый солдат грубо:
«Ты бы своей,
Парень, гулял дорогой.
Всем она вам Родина,
Вас много.
Это для вас
Грудь её под сорочкой,
А для меня, парень,
Она дочка».
Стало мне стыдно
То ли от слов этих,
То ли же оттого,
Что мы все дети.
Странное дело —
Родины я старше.
Тонкая девочка,
Так за неё страшно.
Мать её нам
В красной косынке пела.
Краше была мама,
Пышней телом.
Женщина дочку
Выносила насилу,
Только при родах
К Богу душой сходила.
Взял её под руки я:
«Извиняй, батя.
Нет у неё сестёр,
Будут ей братья».
Так вот и ходим
По миру мы с нею.
Только глаза
Стали ещё синее.
Всё у нас просто:
Грешно, порой свято.
Может быть, ей
Тоже найдём солдата.
Свадьбу закатим
Где-то в Крыму летом.
Верю, у девочки будет
Всё это

«И не было тех, кто помог Атлантиде…»

И не было тех, кто помог Атлантиде,
А мы на плаву, на краю.
При первой звезде, перестройке, ковиде
Я веру живую жую.
Зато мне понятно, откуда я родом,
И детские песни свежи.
И голос у песенок этих не продан
За тридцать монеток во лжи.
Скучая от собственной праздничной лени,
Я видел в печали живой
Последних пророков своих поколений —
Поэтов Второй мировой.
И снова история бьёт посерьёзке,
Но чем же я ей помогу?
Россия – она не про снег и берёзки,
Про первую кровь на снегу.
От матовой крови матрёшка-Россия
Своё отстирала бельё.
А вот Малороссию вновь не спросили,
От русских отрезав её.
Знакомая с детства улыбка солдата,
Такую подделать нельзя.
Опять поворотное время, ребята, —
Привычная наша стезя

«Облаками тушили…»

Облаками тушили
чудную луну в реке,
Но забыли, что скоро
по почте весну пришлют.
И уже третий год
стоит Левитан на звонке,
И Берлин не сдаётся,
и вместо войны – салют.
«Это странные съёмки,
где после актёров снег
С пулемётом шагает
по плёнке ночных аллей,
Где донецкое небо
глядит из-под русских век,
Чтобы ты на секунду
припала к щеке моей», —
Так тебе написал я,
и письма вставали в строй.
Понимаешь, родная,
метель уже пятый час.
А ведь если апрели
тебя назовут сестрой,
Расскажи им по правде,
что нету в окопах нас.
Мы донбасские степи,
мы тени одной страны,
Даже наше «Спасибо!»
доносится как «Спаси!»
Мы по-русски мечтаем
и русские видим сны,
Только наша планета
на чёрной стоит оси.
Все гражданские войны
по вкусу один фаст-фуд,
Мы его больше века
едим в дорогих бистро.
А по нам из карманов
Армани и Гуччи бьют
И растут, дорогая,
как ненависть наших строк.
Ты мудрее, ты старше,
ты с детства шептала мне:
«Революция – бабка
с дырявым ведром души».
Но она всё шагает
по киевской целине
И заносит на свадьбы
кровавые барыши.
Отключу в эту полночь
и ближний и дальний свет —
Там опять за оврагом
по-братски стреляют в нас.
Нет ни чёрта, ни беса,
не будет для них побед,
Ибо крестик нательный
врага моего не спас

Дмитрий Артис

«Лети-лети, лепесток, через запад на восток…»

Лети-лети, лепесток,
через запад на восток…
Валентин Катаев.
Цветик-семицветик
Девочка,
исполненная зла,
цветик-семицветик
сорвала
и, бросая
к небу лепесточки,
говорила: «Это лишь
цветочки…»
Сказка – ложь,
известно наперёд,
в жизни всё идёт
наоборот.
Целый день
в испуганном Донецке
всхлипывает улица
по-детски.