Не зная дороги, Макаров отметил положение солнца, и они пошли напрямик через лесок, через изрытые немецкими сапёрами опушки, по полянкам, где свежи были следы боёв, перепрыгивая через ручейки и шлёпая по болотцам. Даже после военных действий и артиллерийской обработки местный лес казался чистеньким и словно расчёсанным гребёнкой. Они быстро добрались напрямую до поместья, и только оттуда, с возвышения, стало видно дорогу, идущую в обход позиций их подразделения, но до которой от лазарета было подать рукой.

Хотя хозяева оставляли жильё в спешке, всё выглядело пристойно и аккуратно, даже мусор нигде не валялся. Только в одном месте возле забора Макаров подобрал оброненную кем-то почтовую открытку: серо-коричневый немецкий солдат в каске с маленькими рожками, в полном боевом снаряжении жалобно выглядывал из-за проволочного ограждения. Вверху и внизу открытки было написано: «Helft uns fiegen!» и «Zierhnet Briegsanleihe»^>23.

– Аки бес – черен и рогат, – заметил отец Маркелл, глядя на открытку.

– А лицо жалостливое, – возразил Макаров, – будто милостыню просит…

– Так ить бес завсегда ласков спервоначалу или жалостив, – неожиданно твёрдо для своего благодушия заверил отец Маркелл.

Они пошли вдоль весёленького зелёного забора из плотно пригнанных струганных досок. Такие заборы в Сибири были только у купцов, да и то, пожалуй, не столь блестящие и яркие, не столь ухоженные. Забор был явно не наш. Недалеко от ворот на заборе висел плакат: испуганная белокурая Гретхен с ужасом взирала на протягивающего к ней волосатые когтистые лапы бородатого, лохматого, с большими окровавленными клыками человекоподобного монстра в лохматой высокой папахе, вероятно, олицетворяющего русского. Слово «Kazak» Макаров понял без перевода.

– Ишь как они нас.., – подивился Макаров.

– Как с меня писали, – хихикнул отец Маркелл и погладил свисавшие из-под скуфьи волосы.

Макаров хмыкнул.

– Не, этот какой-то неброский, на юродивого похож. У нас Кирюша городской дурачок, вроде этого – с виду страшный, а приглядишься – жалость берёт. Вы, батюшка, с вашими лохмами пострашнее будете, даже вот и без тесака.

Макаров задержался у плаката, дивясь фантазии художника. Отец Маркелл вошёл в ворота: они, как и все двери в доме, были только прикрыты, но не заперты, чтобы дикие русские варвары не выломали замки или, чего доброго, не разнесли ворота и двери в щепы. Отец Маркелл совсем уже скрылся из виду, когда вдруг Макаров услышал, как он негромко, но тревожно, как показалось Макарову, вскрикнул. Макаров бросился к воротам, на ходу выдёргивая из ножен штык-нож. Перед его мысленным взором всплыло почему-то строгое и укоризненное лицо Марии Власьевны. Он даже успел проклясть себя за дурацкую беспечность – как можно так передвигаться на территории противника, выпустив товарища из виду? Даже если ты идёшь за водой! Но его небоевая должность и совсем невоенный сан отца Маркелла сыграли с ним дурную шутку…

Макаров влетел в ворота, держа наготове оружие, и чуть не сшиб с ног отца Маркелла, застывшего неподвижно почти у самых ворот. Священник стоял в странной позе с протянутой рукой, словно перед ним было некое пугливое животное вроде кабарги и он пытался приманить его, чтобы погладить. На самом же деле перед ним стоял рыжеватый светлоглазый юноша, с которым, видно, и столкнулся отец Маркелл, войдя в ворота, отчего и вскрикнул, не ожидая увидеть здесь людское существо, да ещё столь незрелое. Юноша показался Макарову довольно взрослым, но, разглядев хорошенько, он понял, что перед ними совсем ребёнок лет четырнадцати, просто рослый и крепкий.