– Что у вас там?

Штризе никогда не видел его таким.

– У меня?.. Вы же сами хотели меня видеть.

Кроне отнял руку, и на лице его отразилось напряжение мысли. Он медленно проговорил:

– Нам нужны заложники, чехи.

– Мы держим кое-кого на прицеле.

– Их нужно… туда! Фюрер желает иметь их под рукой. Могут понадобиться расстрелы.

– Прежде чем мы войдем сюда? – удивился Штризе.

– Именно для этого. Может быть, нужно будет вызвать чехов на эксцессы.

– А-а… – Штризе понимающе кивнул. – Много нужно?

– Мелюзга не нужна. Вы должны перебросить в Германию Кропачека.

Пауль удивленно моргнул и переспросил:

– Директора Кропачека?

– Поскорее и без шума. Лучше всего, чтобы он поехал сам, по каким-нибудь делам, что ли…

На лице Кроне появилась гримаса усталости.

– С семьей? – спросил Штризе.

Кроне подумал.

– Кого-нибудь из двух – дочь или жену. Другая пусть остается тут.

Пауль понимающе кивнул.

Они помолчали.

Кроне, нахмурившись, с неприязнью смотрел на молодого инженера. Почему и Штризе, и патер Гаусс – оба чувствуют себя здесь, как рыба в воде? Они не боятся или научились скрывать страх?

Чтобы нарушить возбуждающее зависть спокойствие Штризе, Кроне сердито спросил:

– Все поняли? Дело должно быть сделано. Я не потерплю никаких отговорок.

– Все, что смогу…

– К черту! Я должен знать: когда Кропачек вылетит в Германию?

Штризе пожал плечами:

– К сожалению, пока еще директор тут он, а не я.

– Если вы будете так работать, то вам не видать директорского кресла, как своих ушей. «Все, что смогу…» – передразнил он.

Крепко сжатые кулаки Штризе лежали на столе по сторонам пивной кружки. От его лица отхлынула краска, брови сдвинулись, подбородок угрожающе выпятился. Можно было подумать, что он удерживается от искушения схватить тяжелую кружку и опустить ее на голову собутыльника. Но на Кроне его угрожающий вид не произвел никакого впечатления. Ему были страшны не такие, не свои, не немцы. Он боялся темноты чешского леса, закоулков чешских городов, загадочной глубины чешских глаз…

– Проводите меня до отеля, – сказал он, не заботясь больше о том, как поймет это приглашение Штризе. Но, подумав, как бы невзначай прибавил: – В этих трущобах я не найду дороги до городка.

Он старательно застегнул пальто, переложил пистолет в наружный карман и кивком головы приказал Штризе погасить лампу.

Корт был окружен пожелтевшими буками. Совсем недалеко, за деревьями, слышался шум набухшей от осенних дождей реки. Возгласы играющих не нарушали, а еще больше подчеркивали тишину, заполнявшую уединенный уголок парка. Это не была звонкая, горячая тишина лета, состоящая из неуловимого жужжания насекомых, шороха трав и неугомонной возни птиц, а усталый покой увядающего леса, уже не сопротивляющегося приближению неизбежного октября.

Быстрые движения белых фигур игроков то и дело прорезывали яркую желтизну площадки. Игра Марты была ничуть не менее стремительной и точной, чем удары ее противника. Ослепительный смэш, данный ею к самой сетке, заставил Яроша сделать длинный прыжок. Но зато и ей пришлось, в свою очередь, мчаться что было сил, чтобы взять коротко срезанный мяч. Она приняла его и с возгласом торжества послала противнику, но, прежде чем успела опомниться, отраженный молниеносным драйвом мяч прочертил по песку и плоско ушел за линию, едва не заставив Марту растянуться и бесплодной попытке отрезать ему путь.

– Два – один! – негромко, словно смущаясь своего выигрыша, крикнул Ярош.

Марта сбросила козырек.

– Только, пожалуйста, не делай вида, будто это само собою разумелось.

Он улыбнулся.

– Хочешь реванш?

– Пауль возьмет его за меня, – сказала она, устало опускаясь на скамью.