Он проводил её до конца липовой аллеи, и они расстались. Расставание получилось натянутым и каким-то вымученным. Напряжение сквозило в каждом движении: и прощальном поцелуе, и в объятьях, и даже в случайных касаниях не было того трепета и волшебства. Она бегом побежала к своему дому, а он, отвязав от стойла у конюха своего жеребца, рысью поскакал по направлению города Почепа.

Не успела Макрида добежать до дома, как Янина Самойловна, простонав, открыла глаза. Она потрогала больное место на голове и, обнаружив там приличную шишку, сдавленным голосом проговорила:

– Пить надо бросать…

Прошёл обещанный месяц, прошёл второй, прошёл, наконец, и третий. Аким Миронович почувствовал неладное недоразумение в отношениях дочери с комиссаром. Вызвав её на откровенный разговор, выяснил причину, по которой жених не кажет глаз в Сдесловке. Но главная беда, которая насквозь пронзила незащищённое сердце Акима, заключалась в беременности Макриды. Оставив все дела на потом, старец выехал в Бежицу разузнать истинную причину разрыва, приведшую к катастрофе.

Там во всех инстанциях его даже не пускали на порог заведений. Выслушав его просьбы встретиться с Козинцевым Ярославом Александровичем, отвечали, что данный товарищ находится в командировке по служебным делам. Только один, видимо, совестливый человек доверительно сообщил ему, что комиссар Козинцев переведён в город Гомель на постоянное место службы. Сразу узнав это необнадёживающее известие, Аким Миронович сник здоровьем и домой вернулся больным. Его незыблемое понятие порядочности и веры между людьми основывалось на заповедях Господа, и нарушение этой связи порывало веру, обнажая незащищённую душу.

Старик молча лежал на телятнике, вперив свой немигающий взгляд в потолок. В его голове выстраивалась многоходовая комбинация исправления ошибки, которую он же и совершил. Настало время исправить её и предстать перед ликом святых угодников.

Где-то в марте месяце из германского плена вернулся Федотов Семён Дмитриевич по кличке Митрич. Пока он отсутствовал дома, родители его умерли, хозяйство разорилось, и даже забор вокруг участка, был разобран на дрова. Только покосивший дом с заколоченными крест-накрест окнами торчал из земли, напоминая своим осиротевшим видом одинокую каланчу.

Длинной и очень долгой была дорога военнопленного Семёна в родные края, да ещё здесь на Родине больше года его проверяли, снимали дознания, ломали через колено. Вернулся Митрич домой, а его здесь никто не встречает и не ждёт. И такая кручина обуяла его душу, что и жить ему расхотелось. И в самые безысходные времена позвал его к себе Аким Миронович и предложил совместную жизнь. Даже хату свою старую, которая стояла рядом с построенным новым домом, предложил ему для проживания.

– Жить будем в разных хатах, а щи хлебать с одной чашки. Здоровье моё, сам видишь, на волоске. Всё хозяйство возьмёшь в свои руки, старуху мою на старости присмотришь, ну и похоронишь меня. Дочь у меня красавица, сумеешь обуздать её гордыню своими чарами, возражать не буду, выдам за тебя замуж. Вот таковы мои условия. Хош принимай, а на нет и суда нет.

– Условия нелёгкие, но я прикинул и сделал вывод, что не останусь в конечном итоге в убытке по всем пунктам. Лодырю, возможно, и покажется этот труд тягостным и невыполнимым, а мне наоборот, половина того, что я всё равно вынужден буду делать, уже сделано. Осталось самая малость – спускаться под горку. Я принимаю и возлагаю всю ответственность на себя вместо вас, – высказался категорично Митрич. – Не стану вас утруждать сопровождать меня при осмотре хозяйства, разберусь сам. В Германии я управлял большой фермой и приобрёл там громадный опыт, который надеюсь применить в вашем хозяйстве.