- В кого он такой губошлеп? В твоих, что ли? Рот, как у буратино! – голос матери отца звучит из детства. И собственное ощущение убогости и ущербности волной отвращение к самому себе. – Как от разных родителей. Такой красавчик Боденька и это отродье злобное. 

Опустил взгляд и вымыл руки.

- Вот…чистое.

Михайлина подала ему пушистое детское полотенце с какими-то лягушками. То смотрит в глаза, то опускает веки. Как будто стесняется своей этой бедности. Неловко ей. Или он ей не нравится, и хочет поменьше видеть лицо Демьяна.

- Проходи сразу на кухню, у меня там аптечка. Прости, тапок запасных нет. Но здесь чисто. Мы с Полей каждый день подметаем и моем пол. Да, Поль?

- Даааа. Поля подметает, а мама моет.

- Потому что Поля кто?

- Поля молодец и холосая девочка. – доносится голос, и Демон сам не заметил, как усмехается. Смешная девчонка.

Парень прошел на кухню, в которой вдвоем и развернуться негде.

- Садись.

Михайлина толкнула его на стул, и он послушно уселся, глядя, как она в уютном домашнем платье стоит в дверях, руки подняла, волосы закалывает, а Демьян взглядом скользнул по высокой груди под цветастой тканью и судорожно сглотнул.

Девушка развернулась к шкафчикам, открыла один из них, стала на носочки, потянулась вверх, пальцы почти достали до пластиковой коробки. Инстинктивно встал со стула и легко достал коробку. Михайлина развернулась, и они вдвоем замерли, за коробку держатся. И он на мгновение сдох в ее глазах. Забарахтался жалко на их дне, цепляясь за темно-синие разводы, пытаясь вынырнуть, и почему-то не мог. Потому что у нее матовая сливочная кожа, потому что ее губы вблизи нежно-розовые, а ресницы на кончиках светло-рыжие. И башню сносит. Срывает к такой-то матери. Хочется ее. Кусочек. Один глоток. Просто тронуть кончиком языка. Узнать, какая она на вкус…мечта. Чужая.

- Спасибо. Сядь. Я так не достану. Ты вымахал за эти годы.

И улыбнулась. ЕМУ. Отшатнулся и тяжело рухнул на стул. Подошла ближе, открыла свою коробку, сунула ему в руки. Откупорила зубами какую-то бутылочку, а его застопорило, заклинило, и все. Не может отвести взгляд. Намочила ватку. Начала щеку вытирать. Какая красивая. Недосягаемая. Недоступная.

- Вспомнила, как когда-то так же руку твою мазала. Помнишь?

В глаза посмотрела, продолжает улыбаться. Ей идет. Кажется совсем девочкой. Вся в его вкусе. И не отпускает. Как в той долбаной песне…

- Нет.

- Ладно.

Но улыбки и след простыл. И он злорадствует и тоскует одновременно. По улыбке ее. Адресованной ему.

- Ну вот. Ничего серьезного. А теперь ногу показывай и ребра свои.

- Та щас. Все. Хватит в доктора играться.

Хотел встать, но она придавила его за плечи обратно к стулу и нагло стащила через голову его футболку. Это было не просто эротично, это было настолько крышесносно, что у него заныло в паху, и стон застрял в горле.

- Ужас! А вдруг там перелом? – всхлипнула и тронула ладонями его голую спину. – Это не синяк. Это синячище.

 Пи***ц! Что она творит? Какого хрена! Пусть не смеет его трогать… не трогает…трогает…трогает… да… еще…еще…еще. Глаза сами закрылись, а ее пальчики бегают по его ребрам.

- Здесь сильно болит? А здесь?

- Да…болит, - сам не понимает, что говорит.

- Я лед приложу. Подожди, не шевелись. Перелома, наверное, нет.

Демьян и не шевелится. Он сидит и даже не дышит, потому что знает, что вздох сделает, и сорвет, как после пробежки или тренажерки. И дыхание перевести не сможет.

- Вставай.

 Встал послушно и смотрит на нее сверху вниз, как она лед в полотенце заворачивает и прикладывает к ребрам.

- Держи. Потом убирай, если сильно холодно. А я ногу посмотрю.