Нина Константиновна поднимается, затем снова садится.

Нина Константиновна. Она почувствует… Кто это – она? (Пауза.) Лидия Александровна!

Лидия Александровна. Что?

Нина Константиновна (в затруднении). У вас… ничего?

Лидия Александровна (со слезами в голосе). Я не знаю!

Некрасов. Бесполезно. (Пауза, грубо). Да вы прекратите себя жалеть или нет? Что вы, как пьяница, наливаетесь этим маразмом? У вас ведь ничего не болит, радуйтесь!

Лидия Александровна (тихо). Не надо на меня кричать… Когда на меня кричат, я чувствую только горе…

Некрасов. Да! Когда кричит дурак!

Лидия Александровна. Все равно…

Некрасов. Вы были младшей в семье и над вами посмеивались…

Лидия Александровна. Да… но…

Некрасов. Это проще пареной репы. Если вот эта (кивает на Нину Константиновну) мечтает стать семнадцатилетней телкой, то вы хотите играть в куклы.

Нина Константиновна (встает). Вот теперь я точно ухожу.

Некрасов. Господи… Что же это за муки сегодня. Всего раздергали.

Нина Константиновна. Мало! Вы… скобарь!

Некрасов. Теперь я тоже лежу и смотрю в небо…

Нина Константиновна (садится). Ага!

Некрасов. И в этом что-то есть… (Ласково, Лидии Александровне.) Не расстраивайтесь… Это хорошо… Это вернется…

Лидия Александровна. А вы… так и жили?

Некрасов. Я живу, а не жил. Я жив. И мне этого хватает. (Пауза.) Где бы я ни шел, сейчас я сижу на этой скамейке. Я стараюсь жить. (Пауза.) Вот! Еще мысль. Когда человек сажает дерево, строит дом, сочиняет музыку, он хочет закрепить себя. Но это тут же от него отваливается, если он пытается всунуть сделанное в себя… Понятно?

Лидия Александровна. Н-не знаю…

Некрасов (крякает). Ладно. Для себя… Значит, надо… Проклятье, потерял!.. (Бормочет.) Надо оставить и идти дальше… Пошлость… Вот! Вещь, которую он строит, может быть любой, может оставаться только в нем, и она все равно будет! Дерево это или вылетающий из груди крик радости – все равно это есть!

Нина Константиновна. Что он говорит?!

Некрасов. Когда я жил в другом районе города, я не мог додумывать… не мог продлевать… Была какая-то суетливость, я боялся, что это кончится… А здесь мне хорошо. (Пауза.) Ну, Нина Константиновна, что у вас накопилось? Давайте, пока я добрый.

Нина Константиновна. Вы никогда не лечились?

Некрасов. Нет, дорогая, мозг у меня в отличном состоянии. У вас, кстати, тоже. Но вы его слишком бережете.

Нина Константиновна. Интересно, где это вы набрались таких мыслей?

Некрасов. А как вы себе представляете – набраться мыслей? Что это, картошка, что ли?

Нина Константиновна. Вы думаете, что вы очень умный? А я вот, например, считаю, что вам просто не о чем думать, поэтому вы и развели тут… религию.

Некрасов. Как это – не о чем?

Нина Константиновна. О детях надо думать, о внуках. Дети-то у вас есть?

Некрасов. Есть у меня дети, Нина Константиновна. Есть. И им очень приятно сознавать, что их отец жив, здоров и не скрипит без толку.

Лидия Александровна. А как вы их… воспитывали?

Некрасов (смеется). Ну, насмешили… Кто же детей воспитывает? Они сами воспитываются. Смотрят, растут… Это у вас, женщин, какая-то жажда собственности. Ребенок, он ведь сразу сам по себе, понимаете? То, как мы с вами здесь разговариваем, и то, как вы говорите со своими детьми – это одно и то же. Только здесь вы закрываетесь, а там – раскрываетесь. Если бы вы могли здесь раскрыться, вы бы меня тоже… м-м… полюбили.

Нина Константиновна (вздыхает). Ой-е-е-е-ей…

Лидия Александровна. Но как же… кровь, гены…

Некрасов (раздраженно). Чепуха все это! Вы любили своего мужа?

Лидия Александровна. Это… не то!

Некрасов. Что ж, хороший уровень… Можно говорить… Ребенок – это гарантия, опора. Вы с ним полностью раскрылись, доверились ему. И он доверился вам. При чем тут кровь? Сколько мужчин любят чужих детей, считая их своими?