– Как будто ты этого не знала?! – ехидно спросила Оля.

– Не знала она ничего, – подала голос Липа. – Кто ей скажет? Мать не сказала, сестра вовсе не живет с ними. Когда Соня замуж выходила, Саньке ещё лет восемь было. Чего ей такой объяснишь? А потом они и виделись-то редко, да всё на людях. Больно-то не разговоришься про такое. Я сколь раз начинала ей толковать, да она, коняшка такая, всё в смех переправляла. Я и плюнула. Теперь вот такая и замуж идет – ни чё не знает…

Санька расплакалась, уткнувшись в мокрый распаренный веник. Розовые округлые плечи с налипшими мокрыми волосами сотрясались от громких рыданий. Липа с Олей оторопели:

– Чего ты? Ну, чего?.. – утешали её девчонки.

– Зачем это? Гадость какая. Стыд какой!.. И кто только такое придумал? У-у-у-у… – заливалась Санька.

– Ну, говорят, что и не гадость вовсе. А совсем наоборот. Недаром ведь «медовым» месяц после свадьбы называется. Но… только если всё правильно… Как надо… Не знаю, может, и у тебя всё обойдется… Может, зря на него наговаривают…

С утра всё пошло быстро, нигде не задерживаясь, будто понарошку. Из Церкви приехали домой. Тут ждали гости с зерном. Посыпали молодых, пожелали всякого добра да приплода. Никаких игрищ да долгих вступлений. Санька хоть и была после вчерашнего разговора в бане напугана и зажата, но видела: свадьбу будто кто подгонял. А позже узнала, что так оно и было: Самановы просили не звать много гостей и всю свадьбу отвести как можно быстрей, без проволочек.

Со стороны Чеверёвых, кроме своих, были Митрины с Олей Старчиковой, Крёстная да директор реального училища, в котором учился брат Алёша. Отец сказал: «Надо человеку уважение оказать. Когда ещё такая оказия подвернется?». Со стороны Самановых – одна Антонида.

Пока молодые были в церкви, всё имущество Санькино свезли к Самановым в Вещую. А в три часа уже повезли и самих молодых в дом жениха. Говорят, мама, благословляя их на дорогу, плакала. Но Санька уже ничего этого не замечала. Ей казалось – надвигается беда, и ничем она не сможет себе помочь. И никто не сможет. Но, как всегда, за делами и суетой она на какое-то время забыла о своих тревогах.

Сундуки, узлы и ящики с её приданым стояли в широких самановских сенях. Как только они вошли в дом (встретили их, как и положено, свёкор с Антонидой Самановой), Андрей куда-то исчез. Гостей тут уж не было. Тишина.

– Ну, Санечка, входи полноправной хозяйкой. Теперь всё тут твоё. Как скажешь, так и будет по слову твоему, – рассыпался свёкор, водя её по дому. Антонида косо смотрела на невестку. Недолго постояла у дверного косяка в горницу и, молча ушла. А через минуту позвала Никифора Фадеича. Он, размашистым жестом показав вокруг себя, сказал:

– Хозяйствуй, Санечка, – и ушёл к сестре.

Санька отправилась по новому своему обиталищу, оглядывая его и отмечая про себя хорошее и плохое. Дом Самановых стоял на высоком берегу городского пруда. И когда, обходя второй этаж, Санька глянула в окно, у неё дух захватило от высоты и простора. Окна были большими, и всё здесь было добротным, крепким, ровным, будто неделю назад построенным. Со двора в дом вела высокая лестница, крытая навесом. Парадные комнаты были наверху. Внизу располагалась большая санная мастерская, из которой шёл выход на широкий двор. Оттуда в мастерскую втаскивали сани, и туда же выносили отремонтированные и новые. Была дверь из мастерской в небольшие сени, из них – в кухню с большой русской печью. Из кухни вверх вела тесная винтовая лестница. За лестницей – небольшая комната, где жил или ночевал свёкор, Никифор Фадеич. У кровати на тумбочке лежали его очки