У Липы опять задрожал голос и слезы навернулись:

– Они тебя всегда так зовут – «наша Санька». И тут папа так разволновался, вскочил и давай избу шагами перемерять. «Чеверёвы что, не знают, почему он до сих пор не женат?.. Что ж они Саньку в петлю толкают?»…

– Так и сказал?!!

– Слово в слово!

– Ну?!! Говори скорей.

– «Он же хворый. Падучая у него. Его-то отца можно понять. Кому ж не охота свое чадо к семье прислонить? Самого не будет, так хоть не один останется. А Чеверёвы-то что? Они-то куда смотрят?». Мы с мамой как услыхали – чуть сознанья не лишились. А мама мне строго-настрого наказала тебе ничего не говорить. Папа сказал, сам с твоим отцом поговорит… Мы и ждали. А потом папа пришел сильно огорченный и молчаливый. Мы уж с мамой его и так и сяк пытали – молчит. Уж вот недавно сказал: говорил он с Василием Дмитриевичем. И тот сказал, что так надо.

Липа уже рыдала в голос. Санька сидела, опустив руки и уставившись в пол немигающими глазами. Она не испытывала страха или обиды. Она вообще мало понимала, почему Степан Афанасьевич так взъелся на отца. «Ну, падучая у Андрея Саманова. И что? Он один, что ль, такой? Вон в соседней улице у Базуевой Феклиды муж с перекошенным лицом, лошадь лягнула. Говорит плохо, один глаз видит плохо. Ничего. Живут. Вот уж лет семнадцать. В работе он шибко мастеровой. А дочка у них Параня – видная девица. Красивая. Правда, приданого мало. Женихов не густо. Так и то сватали уж раза три. Что так гневаться? Человека пожалеть надо», – рассуждала Санька.

– Сань!.. Слышь?! Не ходи за него. Всю жизнь проклянёшь. Мама так говорит.

– Куда ж мне деваться против отцовской воли? – тихо сказала Санька, не отрывая взгляда от пола.

– Да хоть вон в Белую. Вниз головой. – Липа вскочила и срывающимся голосом, размахивая руками, затараторила:

– Я бы ни в жисть не пошла за такого. Сбежала бы на заимку, да и жила бы. Кто хватится до весны? Там хоть сколь прожить можно… Пока бы перемоглась, а там, глядишь, и родители бы простили, пожалели. А коли нет – так лучше уж в Белую… С утёса… – и опять в слёзы.

– Ладно, не реви. Поглядим, как она повернет – жисть-то. Потом и утёс искать станем.

Саму свадьбу Санька помнит смутно. Народу ожидалось человек пятнадцать. Потому мама с Крёстной накануне с готовкой вдвоём управились. Липа помогала в самом простом: помыть, принести, почистить. Антонида Саманова тут же была, на всякий случай. Санька тоже рвалась помогать, но мама гнала её. Негоже невесте суетиться да в дела лезть. Её дело – канон блюсти. Красоту свою девичью холить да украшать.

– Куда уж больше-то? И так хороша, дальше некуда, – ворчала Санька, мучаясь от безделья. Приданое, наряды, вещи на подарки многократно были перепроверены и сочтены. А сидеть со сложенными руками для Саньки было самым трудным испытанием. Она всё видела: пирог поджаристым боком опять в печь сажают той же стороной, а надо другой, чтобы он со всех сторон подрумянился. Готовые сладкие пироги забыли сахарной пудрой посыпать. А она бы в пудру ещё и корицы добавила. Тогда пироги ещё душистей, соблазнительней станут. Да и скучно ей, спасу нет. Вот она и лезла, если не делать, то хотя бы подсказать.

– Да подь ты, неуемная!.. Сказано, собой займись. Липа, идите баню затопите. Намойте ей голову. Завтра под венец идти, а у неё коса неделю не чёсана, – строго распорядилась мама. Ещё немного – и осерчает не на шутку. А коль мама рассердится, разговаривать не будет. Когда отец не разговаривает, Саньке и горя мало. С ним и в добрые времена много не наговоришь. А коль мама говорить не станет – худо. В такие моменты Санька чувствовала себя сиротой.