– Ой! Ты чего? – вылезла заспанная Нюта из-под огромного лопуха, росшего неподалеку.

– Это ты «чего?», – хотела расшуметься Санька, да передумала. Ну, чем она, дурочка, виновата, что заснула? Да и не след себя обнаруживать.

– Заснула, – вяло оправдывалась Нютка, – сама не помню, как. Это что у тебя?

– Короб Пименовны!.. Прямо на дороге валялся. Я его подобрала, чтобы в глаза не отсвечивал…

– А там что?

– Не знаю, не заглядывала.

– Так давай заглянем?..

Узелок со стиранными тряпицами.., щипцы какие-то чудные.., бутылочки со снадобьями, пучок сухой травы с терпким, горьким запахом… Кажется, все содержимое короба перекочевало на пенек. Остался на дне темный цветастый платок, завязанный в узел. Санька достала его, положила на колени и развязала. Нюта, затаив дыхание, наблюдала.

Осторожно расправив концы платка, Санька замерла. В узелке оказались небольшая иконка и прозрачный камень, оплетенный желтой металлической проволокой, закрепленной на толстом колечке. Иконка Богородицы была необычной. Никогда еще не доводилось девочкам видеть такую. Младенец на всех виденных ими иконах был степенный, смирный. А этот будто прыгал на руках у Матери, резвился. Санька с Нютой переглянулись и невольно заулыбались.

Санька рассказала Нюте все, что видела в доме. Посидели в задумчивости. Потом аккуратно сложили все обратно в короб. Все… кроме последнего узелка.

Иконку и камень они решили забрать с собой. Ну, негоже бросать икону в лесу. А камень … просто прозрачный камешек в красивой оплётке. Кому он теперь нужен?.. Да и зачем он Пименовне был нужен – тоже непонятно. На память, что ли, хранила. Теперь все равно не узнаешь.

Посидели еще немного, молча глядя перед собой.

– Домой надо, – как бы сама себе сказала Санька.

– Ага. Пошли… – глухо ответила Нюта.

Они встали и медленно, устало пошли вглубь леса. В ту сторону, где, они уверены, был дом. Вышли на ту самую дорогу, по которой еще два дня назад катили в неизвестность. Теперь шли, молча, не глядя друг на друга.

Сумерки подступили незаметно. Вот только что был виден каждый листик на придорожных цветах, каждый изгиб, каждый лепесток вместе со всеми мошками и бабочками. И вдруг словно кто-то, завершая картину, провел широкой мокрой кистью, чтобы вся картина слилась в единое неразрывное целое, в монолит, где детали уже почти не видны.

Девчонки шли, напряженно вглядываясь в окружающий лес. А в нем темнело очень быстро. Солнце, светившее низко сквозь путаницу ветвей, казалось, с каждой минутой запутывалось всё основательней, пока, наконец, не погасло совсем. Вместе с наступающей темнотой росла и тревога.

– Нюта, погоди.

– Что? Мы заблудились, да?

– Нет. Погоди. Надо осмотреться. Мне сдается, где-то здесь кривая сосна – старушечья рука. Надо найти её. С неё и дом увидим. Пошли.

Санька свернула в лес и пошла, разводя ветки и вглядываясь в кроны. Наконец она радостно закричала:

– Вон она. Нюта, нашла. Давай сюда бегом.

Нюта вроде прибавила шагу, но мрак отнимал дорогу, поэтому идти пришлось на ощупь, какое там бегом!

Сосна тонула в темноте, и Нюта не поняла, как Санька определила, что это именно та сосна. По запаху, что ли? Но когда, запрокинув голову, она глянула в небо, сама убедилась: вот они – пять растопыренных пальцев– веток на фоне темно-синего звёздного неба… Один из них – указательный – словно грозил ему… Или показывал на него…

Всё вокруг было устлано мелкими хвойными сухими ветками. Санька уселась под деревом. Она сняла платок, постелила его на хвойную подушку, улеглась, свернувшись калачиком. Нюта тоже стянула с головы косынку и постелила рядом с Санькой.