Полина уже давно не жила своей жизнью и всю себя посвящала сыну и пансиону. И, хотя мужчины зачастую удивлялись тому, как хрупкие плечи несли такое бремя и ещё не согнулись под ним окончательно, на эти их расспросы миссис Сазерленд лишь улыбалась. После войны многие молодые женщины её возраста несли похожее бремя! К тому же у неё находились и свои маленькие радости: Бенджамин и постоянная занятость, отвлекавшая от неприятных мыслей. Да и что уж греха таить… Восхищённые взгляды девочек Вудсток ей, конечно, очень льстили. А всё это благодаря одному: она хорошая актриса, и в сокрытии истинных чувств и желаний ей уже давно не находилось равных. Да только сердце ведь всё равно… Тосковало?

Среди белого дня Полина предпочитала казаться счастливой и безупречной, и никому не позволяла себя жалеть. Да только по вечерам, когда Эдна приготавливала для хозяйки горячую ванну, а та устало скользила туда, смывая все тяготы дня, она позволяла себе быть настоящей. Плакала, вспоминая почившего супруга, погубленную войной молодость, девичьи мечты о сцене и… крепком мужском плече. Холодная постель не грела, а обжигала, и в долгие зимние ночи Полина почти физически ощущала своё одиночество. Никто даже не коснётся её со спины тёплыми пальцами пианиста, не обожжёт шею дыханием, не поможет снять жемчужное ожерелье и не расстегнёт пуговицы платья…

  В дверь стучали всё настырнее. Прошептав глухое «coming!», Полина ускорила шаг, и стук её каблучков отдавался эхом по коридору. Она всё-таки остановилась у зеркала, поправила локоны, проверила, не стёрлась ли помада в уголках губ, и только потом…

– Доброе утро! – Незнакомец снял мягкую фетровую шляпу и поклонился. – Вы миссис Сазерленд? Я прошу прощения, что так рано. Поезд прибыл раньше срока. Меня зовут Михаэль. Михаэль Штерн. Я приехал в Лондон и … Впустите?

Рука невольно замерла на ручке двери, а губы сами растянулись в улыбке. Полина беззвучно рассмеялась. В лицо дунуло свежим весенним ветерком, а владельцы Шевроле и американского Бьюика за спиной у посетителя ругнулись друг на друга отборным матом, когда чуть не стукнулись капотами в пробке на Сохо, Фредерико на верхних этажах снова брился под Фрэнка Синатру, а его жена с криками и руганью одевала детей. Миссис Сазерленд устало вздохнула. Речь гостя – собранного, приятной наружности юноши лет двадцати, – получилась сбивчивой и многословной – и надо же: почти без акцента! – но стыдно почему-то стало ей. Нечего сказать: тёпленький, истинно английский приём. Как будто прочитав её мысли, юноша слегка улыбнулся и кивнул – мол, не переживайте, я всё понимаю, – и Полину с ног до головы обдало тёплой волной.

– Да, всё верно. Я миссис Сазерленд, – непринуждённо произнесла Полина и отошла в сторону. – Извиняться нужно мне… Видите, как суетлив порой наш любимый Лондон? Проходите, не стесняйтесь и…

 Вдруг молодой человек положил на порог поклажи и небольшой синий дорожный чемодан, и, не дав Полине договорить, поцеловал ей руку. От неожиданности миссис Сазерленд вздрогнула, не отрывая взора от его тёмной макушки.

– Очень приятно познакомиться, ma’am, – проговорил он серьёзно и, пока хозяйка пансиона недоумённо хлопала ресницами, поднял со ступенек два пакета и передал их ей.

– Это гостинцы от моей матери. Она очень благодарна, что вы согласились помочь мне, но она не знала, как ещё вас отблагодарить, поэтому…

– Как мило с её стороны, – вздохнула Полина.

 Она никак не могла подавить улыбки, даже когда мальчик со всей серьёзностью начал расписывать ей, как Соня Штерн, его мать, остановилась на деревенском мёде и имбирном чае в качестве подарков для миссис Сазерленд, потому что посчитала, что, если даже та не любила чай или мёд, среди постояльцев пансиона всегда найдутся ценители. Герр Штерн, его дядя, не раз отмечал целебные свойства мёда в врачебной практике, и если миссис Сазерленд ещё ни разу не испробовала их на себе, то ей, безусловно, следовало начать.