В этом огромном, богато обставленном доме я действительно лишняя деталь. И я не хочу что-либо менять. Меня устраивал мой мир, до появления в нем Кира, до его внезапного преображения, до его предложения. И я хочу вернуться туда, где мне было уютно. В свою зону комфорта.

— Слав ты неправильно поняла.

— Я не хочу ничего понимать, я просто хочу домой. И хочу, чтобы меня оставили в покое, ты в том числе. Мне и одного богатого мудака хватило, второго мне не надо. Так что…

Моя тирада остается неоконченной, потому что в этот самый миг Кир, издав какой-то странный звук, толкает меня к запертой двери, прижимает к холодной деревянной поверхности и делает то, чего я ожидаю меньше всего — целует. С напором каким-то совершенно бешеным, одержимо и яростно. Я в жизни своей никого кроме Вадима не целовала, но он никогда не целовал меня вот так, словно этот поцелуй — жизненная необходимость.

Кир отстраняется лишь на секунду, проводит языком по моим саднящим от его напора губам и снова углубляет поцелуй, напирая, заставляя подчиниться его воли. Большая мужская ладонь ложится на мой затылок, слегка надавливая, чтобы не сопротивлялась, не пыталась уклониться, пока язык сплетается с моим, вынуждая ответить на поцелуй. И, наверное, это глупо и неправильно, и я обязательно об этом пожалею, но я отвечаю, отвечаю так, как в жизни никому не отвечала. Руками обхватываю шею Кира, я сама прижимаюсь к нему.

­— Тихо-тихо, — он прекращает меня целовать, а я тянусь неосознанно за ним, мозг еще не включился, а тело протестует. — Мы здесь не одни, — смеется, за что вполне оправдано получает удар в плечо.

— Да ты… Да иди ты.

Он берет меня за запястья, продолжая улыбаться, подводит к большому кожаному креслу и сажает на него. Сам же садится на корточки у моих ног, продолжая удерживать мои руки в «оковах», видимо, чтобы драться не продолжила и заглядывает в мои глаза.

— Послушай, я, наверное, не с того начал и вообще составил о себе не самое лучшее впечатление, да? — он усмехается, и вроде расслаблен, но чувствуется исходящая от него неуверенность. — Но я могу дать тебе слово, что больно не сделаю, предложение мое в силе и ребенка твоего я как своего воспитаю.

— Нет, — мотаю головой, — мы сами справимся. А ты наверняка найдешь кого-нибудь…

— Да нахрена мне кого-то искать?

— Ты сам сказал, что тебе нужна жена… семья, чтобы…

— А в твою хорошенькую головку не приходила мысль, что я просто безбожно врал и ляпнул первое, что пришло мне в голову?

Не приходило. А потому я, абсолютно сбитая с толку, глупо хлопаю глазами. Что значит соврал, а главное зачем?

Кир тем временем поднимается на ноги, подходит к окну, и сует руки в карманы. Смотрит куда-то вдаль, хмурится, словно собираясь с мыслями и решая, стоит ли вообще продолжать говорить.

— Тогда я тем более не понимаю зачем тебе я и мой ребенок. У тебя могут быть свои, к чему такая спешка и…

— Не могут… Я не могу иметь детей, Слава, — он говорит тихо и, повернувшись ко мне, сверлит меня пропитанным болью взглядом.

— И ты решил, что можно взять моего? — я понимаю, что, наверное, слишком резка, и я даже не представляю, что должен чувствовать человек с подобным диагнозом. Но еще недавно он изводил меня грохочущей по ночам музыкой и водил в квартиру девиц, совершенно не заботясь о продолжении рода.

Он вздыхает, возвращается ко мне и задает совершенно неожиданный вопрос:

— Ты меня совсем не помнишь, да?

Я смотрю на него, всматриваюсь в черты и совершенно не понимаю, о чем он толкует. Как я могу его помнить, если увидела впервые в тот день, когда он заехал в квартиру по соседству со мной?