Марина промолчала и покорно пошла на трамвайную остановку. От замечаний, поучений и долженствований она уже отвыкла и сейчас думала, сколько протянет в таком режиме. Теперь ей обязательно будут говорить, что и как должно быть в ее жизни, пользуясь тем, что сама она этого не знает. Совсем как раньше, только тогда она с боем отвоевывала свое право думать по-своему и поступать так, как нужно было ей, а не маме, чтобы быть спокойной за будущее дочери.

Еще несколько дней назад за свое будущее Марина была спокойна и точно знала, какое оно, и что там ее ждет. Сейчас у нее был только сегодняшний день, в котором есть некоторое количество дел, и они должны быть вписаны в определенное количество часов. Кто-то из древних говорил, что надо жить одним днем, – это мудро и правильно, и устраняет беспокойство по поводу дня прошедшего и будущего. Да и песня такая есть про миг между прошлым и будущим, который как раз и называется жизнью. Следовательно, пока она едет в трамвае, она и живет. А все, что было вчера и будет завтра эфемерно и не имеет значения, потому как не существует. Что ж, успокаивает. Жаль, что ненадолго.

В трамвай вошла высокая женщина с огненными волосами и тут же заговорила по мобильному. Как только она рассмеялась, Марина ее узнала.

– Ирка! Огурцова! Привет! – подлетела она к ней.

– Ой, Русанова, ты ли это?! – от неожиданности она даже забыла закончить разговор и машинально нажала отбой.

– Я! – рассмеялась Марина, – только я давно не Русанова.

– Ну, конечно! А я, по-твоему, до сих пор Огурцова!

И они дружно расхохотались, вспомнив об одном и том же. У Огурцовой класса с седьмого была навязчивая идея сменить фамилию. Она была высокой, худой девчонкой с вытянутым и бледным лицом, так что фамилии своей она соответствовала на все сто. И с тех пор как учитель биологии сделал болтушке на третьей парте замечание, назвав ее «девушкой с сельскохозяйственной фамилией», у Ирки развилась идея фикс: Огурцова должна исчезнуть. Но фамилию ей сменить не разрешили родители, сказав, что дождется она счастливого момента только тогда, когда выйдет замуж. Надо ли удивляться, что замуж Ирка выскочила в восемнадцать лет, но когда Марина узнала, как зовут ее мужа, смеялась до колик: Толя Кабачков. Над этим «сельскохозяйственным браком» потешались все Иркины знакомые, а она только улыбалась – любовь зла.

– Хоть от Огурцовой я отделалась, – говорила она.

Не тут-то было. Фамилия Кабачкова не подходила ей катастрофически, друзья и знакомые по привычке звали ее Огурцовой, вызывая приступы праведного гнева.

– Ты бледная какая-то, – озаботилась Ирка, разглядывая Марину. – Как хоть у тебя дела, сто лет не встречались.

– Да хорошо все, – принялась вдохновенно врать Марина, понимая, что сама себе копает очередную яму. Все равно однажды узнает, – Вот приехали с Данькой в гости.

– А муж твой где же?

– Работает, конечно. Работа такая у него дурацкая, ответственности много.

– Какая бы дурацкая не была, а все же работа, – резонно заметила Ирка. – Я-то вот, ты ж помнишь, с красным дипломом свой институт закончила, ну и кому он тут на фиг нужен? Кем я только не работала, а денег кот наплакал. Да еще мой Кабачков три месяца без работы сидел. Думала, или с ума сойду, или из дома его выгоню. Представляешь, когда мужик дома мается? Прихожу – посуда вымыта, полы чистые, и сам весь шелковый, аж противно. Ругались напропалую, пока работу не нашел. А я ушла из Васькиной конторы, – помнишь, он аптечным бизнесом тут начал заниматься. Своих всех подсобрал, ну и я вроде как под раздачу попала. Говорит, ребята, денег сейчас немного, но мы одна команда, сделаем дело, будем получать хорошо. А мы что – давай работать. Так вот представляешь, гад какой, за три года так и не поднял нам зарплату ни на рубль. Сейчас растолстел, и заговорил по-другому: не нравится – уходи. Я и ушла. Вот езжу на курсы маникюра и нейл-арта, знаешь такое?