Ремонтом он тоже занялся, вернее, договорился с двумя тётками от ЖЭКа, быстро и ловко отрабатывающими лестничный марш, и они за день всё лишнее ободрали, вынесли на помойку. А потом, не теряя темпа, белили, шпаклевали и красили, превращая убитую квартиру в безликую студию, белый лист, на котором можно было впоследствии изобразить что угодно. Но Гриня не стал ничего изображать: светлое, пустое, «никакое» помещение – это то, что ему сейчас было нужно. Минимум информации о прошлом, никаких намёков на будущее.

Оставалось решить несколько бытовых проблем: с готовкой и уборкой, и тут очень кстати подвернулась приятельница матери, Кира Алексеевна, – можно просто Кира – живущая неподалёку. Она, единственная из всех подруг, хотя в подругах не числилась, продолжала навещать Лису даже в тот страшный период, когда надежды окончательно отпали, окружающие стали ненавистны до рвоты, и Лиса никого не хотела видеть. Тогда под каким-то надуманным предлогом Кира взяла ключ от квартиры и заходила как к себе, убирала и стирала, заваривала травы и поила ими больную, не обращая внимания на её молчаливое сопротивление. И все хлопоты по кремации Кира Алексеевна взяла на себя, и даже что-то доплачивала, потому как денег никаких в доме не было.

Она явилась отдать тот самый ключ от несуществующей уже двери и тут же стала отскребать попавшую на паркет краску, что-то вытирать, отмывать. А потом по-хозяйски открыла холодильник и, озабоченно гмыкнув, попросила денег и сгоняла в магазин. Через какие-то два часа они уже сидели на кухне, и Гриня – впервые за несколько лет – наворачивал домашние котлеты с жареной картошкой, пил чай, заваренный в ещё бабушкином чайнике с букетиками бледных ландышей по розовому фону, единственном предмете некогда большого кузнецовского сервиза.

Потом Кира взяла денег на покупку всякой хозяйственной мелочи, и со словами «потом отчитаюсь» ушла. На следующий день в шкафчике прихожей обнаружилось всё, что нужно для ухода за обувью, в кухонном пенале – всякая бакалея, в тумбочке под раковиной моющие средства, а в ванной – шампуни и прочий банный инвентарь, выбранный с толком. И по этим покупкам Гриня понял, что Кира вполне ему подходит: сам бы он такого не купил. Оставалось решить с оплатой, но и тут всё как-то само собой утряслось, чему немало помогли Кирины отчёты, поверх которых она клала сдачу, а он оставлял – как оставляют официантам на чай – что считал нужным, а порой ещё и добавлял.

Гриня прикинул, что денег на карте ему должно с лихвой хватить на год, а к этому времени он подыщет для себя что-то подходящее. Устраиваться на работу не собирался, таких мыслей и близко не было, скорее организовать своё дело, чтобы личный интерес совпадал с коммерческим. А пока, в ожидании просветления, работал над собой, создавая себя заново: нарабатывал полезные привычки, оздоровлял запущенный организм, а попутно перетряхивал критерии, определяющие отношение к миру, отметая всё, что мешало ему, Григорию Батищеву, с этим миром жить в ладу.

Но мирное существование возможно лишь при наличии силового преимущества – эту банальную истину Гриня усвоил внезапно, когда во дворе к нему подошли двое подростков и спокойно предложили вывернуть карманы. И такая уверенность в мирном решении исходила от этих ребят, что Гриня и не подумал возражать, а просто вынул тысячную бумажку, и – для достоверности – выгреб всю мелочь со словами «пожалуйста, угощайтесь». Конечно, их было двое – крепких, напружиненных – а он один, но причина заключалась не только в численном перевесе и в физическом превосходстве. Эти двое знали, для чего им нужны деньги, в отличие от Грини, который тратил, не задумываясь.