Гриня провозился до самого утра и ещё по тёмному переносил весь хлам на помойку, засовывая его, как попало, в накопленные годами пакеты супермаркетов, донецкие бабушкины чемоданы и просто в наволочки. Портфель Валентина Альбертовича, поколебавшись, тоже отправил на свалку, вытащив из него зажигалку-пистолет и спрятав её в нижний ящик комода. Совершив последний рейс, Гриня вернулся в пустую квартиру, растянулся на старом скрипучем диване и заснул крепким сном без сновидений.

Сколько раз впоследствии Гриня пытался припомнить тот день, но ничего, кроме жуткой холодины и отключённых батарей, на ум не приходило. Да, ещё красный закат над заливом – предвестник ветреной погоды. Почему-то всё остальное из памяти улетучилось, хотя, кажется, в этот день он должен был запомнить всё. Но – нет, пустота. Как будто судьба сделала короткую паузу, прежде чем мягко, но решительно взять его за плечи, развернуть на сто восемьдесят градусов и дать бодрящего пинка.

И ведь ничего, абсолютно ничего в тот день не произошло! Никаких судьбоносных встреч, неожиданных звонков или сообщений. Ничего извне! Хотя одно обстоятельство всё же вспомнил: чуть было не выбросил на помойку банковскую карту, но в последний момент заметил, как из портфеля доктора, прицельно отправленного к дверям вслед за остальным шмотьём, выскользнуло что-то серебряной рыбкой, и он сразу почувствовал…

Гриня совсем позабыл про эту карту и сначала даже не признал её, да и потом, когда взял в руки прощальный подарок Валентина Альбертовича, значения ему не придал. В деньгах он не нуждался, зарабатывал понемногу продажей компьютеров и установкой на них пиратских программ. Трат почти никаких: вещей не покупал, никуда не ездил, к еде был равнодушен, выезжая на бомж-пакетах и комплексных обедах в дешёвой столовке у азербайджанцев. Вредных привычек тоже не было: с наркотой давно покончено, а пить и курить даже в зелёной юности не пробовал и начинать не собирался.

А главное, не было у Грини основного источника мужских расходов – женщин. Хотя когда-то именно они обеспечивали его существование. Господи, как давно это было! Вроде как и не с ним. Сейчас представить себе не мог, чтобы он сознательно, понимая все причинно-следственные связи, вдруг занялся этим, и у него что-то получалось. Бред какой-то! Тут и без всяких меркантильных побуждений никаких реакций – полный штиль. Иногда ловил на себе взгляды, не оставляющие сомнений, откровенно-призывные. Только у него всё нутро было заполнено тишиной ожидания.

В тот знаменательный день он вдруг почувствовал, что всё изменилось. Нет, конечно, дело было не в банковской карте, хотя она могла служить неким знаком, намёком на перелом в его жизни. Что всё теперь пойдёт по-другому, что старое умерло и отпало летучим, сухим пеплом, а вокруг него свобода, весна, сияющий мир. Самый реальный мир, который всё это время жил рядом с ним, обходился без него, вдруг возник безусловной явью, проник в душу и там навёл порядок. Вернее, не разбирая ничего, чохом, выкинул всё прошедшее вон, как он сам недавно выбросил на помойку квартирный хлам.

С Гриней произошла простейшая вещь: он перестал ждать. Точнее, перестал томиться ожиданием. Как-то мгновенно и ясно понял, что надеяться больше не на что и надо начинать заново, вспоминая о бедной желтоклювой птичке без загрудинной тишины и пустоты.

Мир вокруг был наполнен звуками, запахами – надо же, он совсем отвык от запахов! – и цветными осколочными видениями: вот изумрудная кромка залива, белый поплавок парусника, сиреневые облака и жёлтая полоса прошлогоднего тростника у берега. И он сам – молодой, здоровый, привлекательный и умный – посреди этого буйного весеннего торжества. Правда, одинок и всеми забыт… Но сейчас это плюс. Пока он не научится жить, дышать полной грудью, улыбаться. Ведь он забыл, когда в последний раз улыбался!