Гриню включили в сборную – правда, не городскую, а районную – и он теперь часто ездил на соревнования: то в Псков, то в Выборг и даже в Белоруссию, которая теперь была заграницей. Команда оказалась сильной, но даже на её фоне он резко выделялся своей невозмутимостью и особым стилем. При достаточно хрупком телосложении и обычном росте он умудрялся посрамить тяжёлых, крупных бойцов, за что получил прозвище «Богомол2».

Одно время стала привязываться милиция – палки приравняли к холодному оружию. Но помогли бюрократические закавыки: стоило только уменьшить на несколько сантиметров длину и – пожалуйста, проходите. Поставщики спортиндустрии в это быстро въехали, и теперь повсеместно продавали реквизит «нужного» размера. С нунчаками3 было сложнее, но Гриня к ним не тяготел: палка больше напоминала настоящее оружие – шпагу, рапиру, меч – к которым он мысленно подбирался.

В одну из поездок на фестиваль «Радуга4» он заметил молодых людей, которые под нарастающий звук барабанов жонглировали какими-то огненными инструментами. Это потом он узнал их названия – пои, стафы, веера5, – а поначалу всё казалось цирком. Один из ребят резко выдохнул, из его рта метнулось огненное облако, и все вокруг охнули. Фаерщики6, произнёс кто-то восхищённо, и Гриня стал пробираться поближе.

Ему сразу понравились «огненные игры», и возникла уверенность, что у него обязательно должно получиться. Не труднее, чем крутить палку, решил он. Но на практике всё оказалось по-другому. Панический страх сидел внутри первобытным атавизмом, и попытки перенести опыт кунг-фу на работу с огнём успеха не имели. Как бы Гриня ни внушал себе, что это дело техники, что ему – с его-то навыками концентрации внимания, точного броска, владения равновесием – сам бог велел победить боязнь огненной стихии, на деле мешали всякие мелочи. То он забудет встряхнуть шест перед поджиганием и прожжёт искрами одежду, а заодно и плечо, то выйдет в дырявых джинсах, и вдруг прямо посреди трюка вокруг дыр загорится бахрома, опалив кожу. О фаербризинге7 и не помышлял, одна мысль, что придётся набрать в рот керосина, могла спровоцировать подзабытый приступ астмы.

И он забил на это дело, вернулся в Питер, продолжая оттачивать приёмы кунг-фу. В группе был новый сэнсэй, кореец Ли Ен-Хва, или как его все называли – Ёха. Философию борьбы он ставил на первое место, и тренировки всегда начинались с медитации: успокоить внутреннюю вибрацию, отогнать все мысли, погрузиться в состояние полного покоя и открытости к приёму энергии неба. Все ученики боготворили сэнсэя, но и побаивались. Ёха был немногословен, всё замечал и запоминал, умел пользоваться ситуацией с максимальной пользой для дела.

Гриня всегда страдал некоторыми неувязками со временем, а попросту говоря, опаздывал. И ему это до сих пор сходило. Сначала Ёха даже головы в его сторону не повернул, когда Гриня спешно, пригнувшись, занимал своё место. Зато в следующий раз – так же не поворачивая головы – вытянул руку в его сторону, и Гриня моментально застыл и простоял истуканом всё время, пока остальные достигали высот духа. Он просто не мог двинуться с места, им овладел паралич воли, и только движение руки сэнсэя – как бы ослабляющее петлю – вывело его из ступора. На сём все опоздания прекратились, а видевшие это ученики ещё сильнее уверовали в могущество своего гуру.

Гриня же проникся к нему восхищением и, как преданный сын, беспрекословно выполнял все высказанные и даже не высказанные желания учителя, стремясь к одному – быть лучшим и любимым учеником. И почти преуспел в этом. Первые же состязания подняли его над всеми. Минуя несколько ученических степеней-цзи