Курняк любил семечки. Под их лёгкое потрескивание мысли начинали приобретать законченный оборот, как будто кто-то вкладывал ему в голову одну за другой верные идеи. Если бы он догадался сопоставить, то понял, что удача в расследованиях подчас напрямую зависела от количества слузганных семечек.

Гриня появился, когда на дворе стояла ранняя ночь. Казалось, он ничуть не удивился присутствию следователя у дверей его квартиры в такой поздний час. Молча кивнул, молча открыл дверь ключом и, лишь оказавшись вместе с Курняком в прихожей, тихо спросил: «Нашли что-нибудь?». Не кого, спрашивает, а что, – отметил Олег и, боднув головой воздух, невнятно промычал. Они прошли на кухню, где следователь уселся поближе к двери, а Гриня выдвинул из-под стола табуретку и пристроился в углу.

У Курняка была особая стратегия: чтобы вытащить объект на откровенные показания, он начинал лепить заведомую чушь, чем расслаблял опрашиваемого. Но в данном случае этого не потребовалось. Все пришедшие на ум версии и так выглядели абсолютной чепухой, которую Курняк вывалил на Гриню почти без пауз. Тот внимательно, не перебивая, выслушал его, лишь известие о «родственнике», приехавшем за телом девушки, его явно заинтересовало. Но следователь в подробности вдаваться не стал, а потребовал от Грини прежде рассказать всю правду о том злосчастном дне.

И Гриня рассказал. Как ему на Витебском вокзале позвонил Частик, как добирался на попутках, как обнаружил мёртвую старуху, а потом и девушку. Как услышал шаги и звук взводимого курка, а потом выскочил в окно и уехал на ожидавшем его такси. Была ли убитая Жанной, он не знает. Не успел толком разглядеть. Очень похожа, но уверенности нет. Потому что насмотрелся на «похожих» предостаточно.

С этими словами Гриня открыл дверку кухонного шкафчика и вытащил зелёную папку. Это было расследование доктора Карелина: фотографии, протоколы вскрытий, письма и заметки самого доктора. Внизу лежали газетные вырезки со статьями о Стасе и финальное резюме Лёсика, в котором все события – начиная от убийства воспитанницы монастыря в ноябре 1935 года, представали в хронологической последовательности.

Следователь вцепился в документы и готов был провести над ними всю ночь. Перебирая содержимое папки, он по ходу дела кое-что комментировал, выказывая порой профессиональную наблюдательность. Он перевёл с французского некоторые места, которые не давались Грине, и выходило, что третья Жанна Лилонга, погибшая в 1985 году от отравления, получила смертельную дозу африканского препарата ибогаин, применяемого на тот момент в клиниках при опиатных ломках.

Слушая Олега Тарасовича, Гриня вдруг понял: вот кому в кайф все эти «китайские головоломки». И ещё: не будь портфеля доктора, он бы не сомневался, а чётко знал, что Жанна умерла. Переживал, грустил, оплакивал, но без иллюзий. История о двойниках давала ложную надежду. С этим пора было кончать. Гриня резко захлопнул папку перед носом удивлённого следователя, неторопливо завязал тесёмки и мягко, но решительно передал Курняку.

Тот слегка оторопел, но мигом нашёлся, небрежно засунул папку под мышку и заговорил быстро, глотая концовки слов и отступая к дверям: что хорошие люди должны друг другу помогать, а он, мол, со своей стороны обязуется… при первой возможности… как только что-то узнает… И, уже стоя в дверях, как бы мимоходом поинтересовался, от кого тогда бежали и отстреливались. Гриня сделал честные глаза и всё отрицал. Курняк не стал давить. Ему был крайне нужен этот парень, отдавший в его руки бесценный материал.

После ухода следователя Гриня подошёл к большому шкафу в прихожей, открыл его и с минуту разглядывал скопившееся барахло. Потом решительно принялся всё вытаскивать, откидывая бо́льшую часть вещей к входным дверям. После этого он направился в свою бывшую «детскую», выгреб из шкафчиков, тумб и антресолей всё, что нажил за всю свою жизнь, и почти не рассматривая, чохом переправил в прихожую. Только полки с книгами оставил в неприкосновенности, да компьютер матери, хранящий в своих недрах ту нематериальную субстанцию, которая несколько лет с успехом одолевала смертельную болезнь. Так он перетаскал к выходу почти все вещи, хранящиеся в доме и составляющие некогда основу быта их семьи. Теперь у него не было ни семьи, ни быта.