Любопытство. Тонкое, почти неощутимое, но упрямое. Оно появилось, кажется, ещё в бабушкиных взглядах. В её «потом узнаешь». И в том медальоне – без имени, без истории. Но с тайной, которую не отпускало время. Надя не шумела. Она росла как человек, который умеет быть незаметным – в классе, дома, в разговорах. Но внутри неё жило что-то другое.

Когда Наде исполнилось пятнадцать, она снова достала его. Стала рассматривать по-настоящему. Медальон показался меньше – не потому, что он стал другим, а потому что она выросла. На металле – странный знак: будто солнце и звезда в одном. В центре – крошечный камень, почти чёрный.

С тех пор она начала искать.

Сначала – в библиотеке. Книги про старинные знаки, про ордена, про символы на старых гербах. Потом – в интернете. Форумы, архивы, изображения фресок, обрывочные статьи. Иногда она просыпалась ночью от ощущения, что почти нашла ответ – и не могла вспомнить, где его видела.

Она вела блокнот. Зарисовывала знак, записывала идеи, выписывала всё, что хоть как-то было похоже. Раз в год писала в музеи – без толку. Кто-то не отвечал, кто-то вежливо пересылал письмо "дальше", и оно там исчезало. Но Надя не сдавалась. Это стало чем-то вроде внутреннего маршрута. Не срочного. Но обязательного.

И сердце у неё тогда выпрыгнуло из привычного ритма. В шестнадцать она набрела на старую статью – чёрно-белую, плохо отсканированную. В ней говорилось о фресках древнего монастыря в горах. И на одной из фотографий, в самом углу, едва виднелся знак. Почти такой же, как на её медальоне.

В восемнадцать Надя поступила в университет. Историко-художественный. Не потому, что мечтала о музеях. Просто она понимала – это единственный путь, который может привести к ответу.

Учиться было сложно. Но она шла упрямо. Её интересовали не художники, а те, кто работает со временем – реставраторы. Те, кто умеет снимать слои – краски, штукатурки, смысла. Её манила не красота, а глубина. История, закопанная под краской.

– …этот монастырь в южных горах. Полуразрушенный, труднодоступный. Сейчас там редкие исследовательские экспедиции. Построен на месте языческого святилища, потом перестроен – и там сохранились уникальные фрески… В девятнадцать, на одной из лекций, преподаватель мимоходом упомянул:

Тот самый монастырь, о котором бабушка говорила в полголоса, а память хранила, как тепло в ладонях.Надя не записала. Она просто замерла. Это было оно.

Похожее чувство бывает, когда вдруг встречаешь запах из детства или случайную фразу, которую когда-то говорил близкий человек.

Но что-то подсказывало – туда стоит посмотреть чуть внимательнее.Она отметила это про себя – и больше не забыла.

Монастырь стал очередной строчкой в её списке. Может, важной. Может, нет.

Монастырь ночью дышал иначе. Воздух становился вязким, как настой из сухих трав, стены излучали прохладу, и всё будто замедлялось – шаг, дыхание, мысль.

Или так ему рассказывали. Эмир сидел в старой монастырской библиотеке. Лампа тихо потрескивала, отдавая жёлтый свет на обветшавший стол. Он давно не приходил сюда. Не с тех пор, как умер дед.

Айдар Ташкын. Железный человек. Человек чести. Человек правил.

Эмир перебирал ящик с черновиками деда. Его дед был не из тех, кто делится размышлениями – зато записывал. Часто. Неряшливо, но честно. Политические идеи, цитаты, вырезки из газет.

Эмир почти машинально перелистывал старые папки. Пальцы были запылёнными, ногти цепляли края обложек – грубые, канцелярские, с выцветшими штампами. Большинство папок были подписаны аккуратной рукой деда: «Протоколы. 1960—1963», «Земельные вопросы», «Семейные контакты». Страницы в них шуршали, как засохшие листья – много формальностей, мало живого.