– Видишь, Девочка? – говорит А-ма. – Вот почему лично мне нравится правило, согласно которому детей рожают в хижине молодоженов. Иначе пришлось бы сжечь главный дом семьи.

– А куда пойдут Цыдо и Дэцзя? Где они заночуют?

– Столько вопросов!

Я дергаю ее за рукав.

– А-ма, они когда-нибудь вернутся домой?

Она щелкает языком, выказывая нетерпение, и отгоняет меня взмахом руки. Я растерялась. Мне так хочется зарыться лицом в ее юбку.

В течение следующих двенадцати дней наша деревня соблюдает церемониальное воздержание. В день Тигра запрещено ходить за водой. В день Осла меня посылают принести воду, потому что ослы перевозят вещи. В день Кролика – а дождь не прекращается ни на минуту – я собираю хворост. А-ма предпочитает не замечать и не хвалить меня, и ее молчание окутывает меня тяжелым облаком. Я живу в доме, где много людей, но со мной никто не разговаривает. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

На четвертый день мы слышим голос жреца.

– Пришло время для жертвоприношений! – взывает он. – Мне нужно девять мешков зерна, девять свиней, девять кур и девять собак.

Но у семьи Цытэ нет девяти свиней. У всей нашей деревни нет столько свиней.

Семья Цытэ отдает зерно, четырех свиней и всех кур, а молодые люди ходят по деревне и отлавливают бродячих собак. В итоге семья Цытэ лишается большей части своего богатства.

Как только полный цикл церемониального воздержания заканчивается, жизнь, кажется, входит в нормальное русло. Женщины возвращаются к вышиванию, ткачеству и работе по дому. Мужчины опять курят трубки, охотятся и обмениваются историями. Но рождение близнецов и то, что с ними произошло, хотя и было данью нашим традициям, изменило меня так же необратимо, как краска, которая въедается в ткань при замачивании. Я не могу смириться с увиденным.

Моя душа переменилась, однако плоть и кости должны следовать намеченному курсу, а это значит, что пора вернуться в школу.

А-ма и А-ба не умеют ни читать, ни писать. Мои братья с восьми лет работают с А-ба полный день, поэтому они тоже почти неграмотные. Я первая добилась успехов в начальной школе. Мне всегда нравилось приходить сюда, и сегодня я ощущаю себя здесь, словно в убежище.

Однокомнатное здание школы, расположенное на краю грязного поля, очень похоже на остальные дома: стоит на сваях, сделано из бамбука и соломы, а внутри освещается дымящимся очагом.

Всего в школе учатся девятнадцать детей в возрасте от шести до двенадцати лет, все из деревень, разбросанных по нашей стороне горы. Старшие девочки делят между собой циновку, а три мальчика повзрослее сгрудились на противоположной стороне комнаты. Младшие ребятишки ерзают на своих ковриках. Я сижу с Цытэ. Мы до сих пор не поговорили о случившемся с ее братом, Дэцзя и их детьми. Должно быть, она еще не оправилась от потери и не избавилась от чувства стыда, и я думаю, что никогда не смогу рассказать об увиденном.

В комнату, шаркая, входит учитель Чжан. На нем синие шерстяные брюки, синий френч и синяя фуражка с красной звездой спереди. Все на горе Наньно жалеют его.

За десять лет до моего рождения, во время «культурной революции»[5], его сняли с университетской должности в столице и «отправили учиться у крестьян». После окончания «культурной революции» других отозвали домой, а он так и не смог получить разрешение на возвращение к семье. Ему еще нет и пятидесяти лет, но печаль делает его похожим на деревенского старика. Так грустно. Но сейчас мне все кажется печальным.

Дети из нашей деревни пропустили две недели, но он не здоровается с нами и не ругает. Вместо этого он прикрепляет к бамбуковой стене школы карту Китая и сопредельных стран.