– Головой отвечаете. Помните, любой беспризорник – собственность короля.

Нажатие стало сильнее, и Крис услышала тяжелые шаги. Поняв, что от нее хочет спасительница, быстро закрыла глаза, притворившись, что провалилась в глубокий обморок.

– Не думай, что тебе дадут так долго тут разлеживаться. Каторга жде-е-ет! – последнюю фразу Плешак, а Крис узнала его по голосу, пропел так торжественно слащаво, что захотелось его ударить.

Она даже руку сжала в кулак.

– Да он уже шевелится. Нечего здесь валяться. Заберем сразу.

– Нет, нет, нет. – Нежные руки накрыли лицо Крис. – Посмотрите, он как ледышка. Заберете, вновь оцепенеет. Да и ране надо время, не меньше недели. И какая может быть каторга? Он же совсем малыш.

Плешак недоверчиво ткнул пальцем в щеку Крис и, почувствовав холод, скривился. Мысль о том, что опять придется ехать в монастырь, где его откровенно недолюбливали, окончательно развеяло радостное настроение после удачной охоты на беспризорников. Неожиданно грязными пальцами он насильно открыл глаза Крис. Та долю секунды оцепенело пялилась на него, но затем догадалась закатить глаза.

– Ты ж глянь, глаза какие интересные, зелено-голубые, и на вид, правда, лет одиннадцать-двенадцать, не больше, – Плешак забормотал себе под нос, продолжая глазами ощупывать фигуру. – Ну-ка! Стяни с него кепку, – рявкнул он.

Монахиня вздрогнула и вспотевшими руками стащила с головы Крис глубокую кепку.

– Каштановые, – разочаровано протянул Плешак. – Интересно, а можно их выбелить? Такие глаза зря пропадают.

– Вряд ли, ваше благородие, – угодливо затараторила монахиня. – Уж слишком он темненький. Такой цвет ни в жизнь не выбелить.

– Эх! – Плешак вновь пришел в дурное настроение. – Неделю у вас. И не больше. А потом на каменоломни. Ясно?

– Почему на каменоломни? Сами говорите, ему лет двенадцать от силы. Может, в приют до четырнадцати, как и положено? – жалобно протянула женщина.

– Ты мне тут не указывай, что и кому положено! Без тебя разберусь. В приют? Да, сейчас! И еды ему да, может, ванну горячую? – Плешак скривился, словно проглотил что‑то кислое. – Он доставил нам слишком много хлопот, так что на каменоломни! Быстрее сдохнет, быстрее решится проблема. Еще один нахлебник на плечи государства. Корми тут их, пои, лечи… Так что пусть работает. – Он зло махнул рукой, показав на толстый журнал учета. – Напиши в документах, что ему четырнадцать. Просто щуплый такой. Мало ли. Может, его в детстве отец лупил. Нам почем знать.

– Слушаюсь, господин Тансон, – обреченно прошептал унылый голос, в котором колокольчики уже не звенели, а плакали.

Слушая их разговор, Крис боролась с тошнотой, головокружением и странным покалываем в руках и ногах, словно те онемели, и желанием вскочить и вылить всю ярость на Плешака. Услышав скрип двери, она поняла, что продолжает так же крепко сжимать кулаки, напрягшись всем телом, из-за чего и появились колючие мурашки, прошивающие током каждую клеточку тела.

– Не бойся. Я напишу, что тебе одиннадцать лет. Ты назови мне день, когда родился, а год я посчитаю. Пусть сам топает на каменоломни. Живодер проклятый, – колокольчики надсадно зазвенели, пытаясь скрыть ярость в голосе монахини.

– Мне и есть одиннадцать, – привычно пробормотала Крис, чувствуя, как сон начинает набрасывать толстое одеяло на мысли.

– Вот и отлично. В приюте, конечно, несладко, но там больше шансов выжить.

Крис смогла слегка улыбнуться. Уголки губ дрогнули, но тут же скорбно опустились. Опасность пока миновала, и слабость навалилась с прежней силой. Крис перестала сопротивляться. Темнота окружила ее, погасив свет и заодно все звуки.