Итак, возможно, этот сеанс относился к поздним утренним, но не исключено, что он был и первым послеполуденным, рассчитанным на тех сограждан, которые не любят подремать дома после слишком обильного воскресного обеда и еще меньше хотят с бокалом разбавленного газировкой белого вина слушать доносящуюся со всех сторон радиотрансляцию футбольного матча чемпионата страны, начинавшуюся, как всегда, с натужно веселого аншлага в стихах: «Программа наша вроде торта, слой развлечений и слой спорта!» А может быть, этот сеанс был рассчитан на тех, у кого еще нет семьи, или на разведенных, или на вдов и вдовцов, на тех из них, кому тяжело переносить одиночество, особенно в майский день после обеда. Первых никуда не пригласили, и по мере того как шло время, становилось все понятнее, что уже и не пригласят – ну, не навязываться же самому? Вторые, после всего, что сказали сами и что было сказано им, никогда больше не стали бы общаться со своими недавними ближними – ну, не унижаться же? А третьи? Они с утра сходили на кладбище, отнесли туда лилии, зажгли свечи, подстригли траву и безо всякой необходимости протерли мокрой тряпкой памятник, который протирали и вчера, в ближайшей часовне ради общения выразили соучастие семье совершенно незнакомого покойного… Именно такие, отверженные по воле рока, отчаянно ищут место, где есть хоть кто-то. Безразлично, кто и где, на остановке автобуса, в зале ожидания на вокзале, на площади, где только что закрылась выставка народного искусства или авиамоделизма, у кромки тротуара на улице, где вот-вот должны промчаться участники велосипедной гонки, в кинотеатре… В противном случае, может быть, именно сегодня они решились бы на то, о чем подумывают уже давно: на самоубийство.

С другой стороны, хорошо помню, что в упомянутый день в начале мая зрителей в «Сутьеске» было немного, человек тридцать. Прежде чем погасить свет и звонком дать киномеханику знак, что можно начать демонстрацию фильма, старик билетер Симонович еще раз разочарованно оглядел жидковато заполненные ряды и, привыкший, что никто его не слушает, словно для очистки совести продекламировал часть инструкции «О мерах и действиях в случае чрезвычайных ситуаций»: «Зрители покидают данное помещение спокойно, без паники, следуя указаниям ответственного лица и руководствуясь светящимися надписями…». В общем, произнес нечто похожее просто для очистки совести, ведь он давно потерял надежду, что здесь может произойти что-нибудь значительное. Тем не менее это «нечто похожее» он провозгласил с серьезностью библейского пророка, видимо, еще и для того, чтобы на практике применить знания, полученные на курсах гражданской обороны, раз уж у него нет возможности, как в кино, лично спасать людские души из адова огня.

Понятно, что ничего такого здесь случиться не может, репертуар все хуже, зрителей все меньше, – Симоновичу не было никакого смысла продолжать. Он уже годами испытывал глубочайшую печаль. Где те золотые времена, когда на него, стоящего у двустворчатых дверей кинотеатра «Сутьеска», смотрели с трепетом, прямо как на святого Петра, сторожащего врата рая? Где те дни, когда от него зависело, кто торжественно вступит в зал, а кто не сможет и одним глазком заглянуть в него, даже во сне? Теперь он чувствовал, что его положение пошатнулось. Может быть, ему действительно нужно уйти на пенсию? Он чувствовал, что с каждым днем все равнодушнее надрывает билеты… А с тех пор, как отменили нумерованные места, его никто больше не уважает как билетера, садятся где попало… Неужели эта грубая публика воображает, что за свою мелочь приобретает право чуть ли не на все?