Это кто из вас босиком бегает?

Подростки остановились, недоумённо разглядывая то следы босых пяток на снегу, то друг друга. Все были в валенках. Правда, и крошева из соломы вокруг хватало. Ребятишки часто в прохудившиеся валенки для тепла засовывали пучки соломы. Оказалось, что вся солома из Мишкиных валенок высыпалась сквозь дыры, и он давно уже бегал почти босиком. А уж выскочить без обуви по каким-нибудь делам во двор было обычным делом. Но в тот раз мальчик сильно застудился и несколько дней не слезал с печки, бабка  лечила его теплом и настоями. Маша каждый день теперь ходила в школу, валенки, подшитые,  были в её единоличном пользовании. Она и принесла в дом новость, что в деревне появилась молодая женщина. Привыкшая к убогой одежде, всегда залатанной, не по размеру, девочка была поражена ладным видом приезжей. Теперь она каждую свободную минутку выглядывала в окно, не пройдет ли незнакомка опять.

 Тётка Марфа встретила Лизу неласково, но из дому не погнала. Как и Таисья, жила она в небольшом домишке одна, но к такой жизни привыкла, людей сторонилась. Маленькая, сухонькая, сама, казалось, ела как птичка, посмотрев на Лизу сразу предупредила:

Если хочешь тут остаться, иди работать в колхоз.

Я согласна, – торопливо проговорила Лиза: а что там нужно делать?

Что скажут, то и будешь делать: коров доить, убирать за ними, может, за телятами тебя определят. Завтра с утра иди в контору. Документы твои в порядке?

Хорошо. Всё в порядке. Я боюсь только, что узнают меня.

Тётка внимательно посмотрела на Лизу, покачала головой:

Не признают. Я бы сама тебя не узнала. На распутинскую родову ты не похожа, больше в мать пошла. А её здесь почти никто не видел. Нет, не узнают, не бойся. Лет много прошло, наших тут никого не осталось.

Лизе стало больно и горько от последних слов тётки. Заметив это, та предупредила:

Только, если дознаются, чья ты, я скажу, что не знала. Давай договоримся, что тебя прислала ко мне Груня, письмо с тобой передала, где сказано, что ты сирота. А чья сирота, мне не ведомо. Поняла?

Да. Спасибо вам. Я боюсь только Лыховых. Знаете таких?

Знаю нехристей, сейчас в живых только Кузька остался. Старшего Федьку этим летом придавило в лесу. Есть бог на свете! Говорят, Кузька чего-то опасался, перед рождеством ещё уехал отсюда. В город подался. Хоть в этом повезло тебе. А зачем он тебя тогда искал?

Сама не понимаю.

Приглянулась что ли? Но это сейчас ты, хоть завтра замуж отдавай, а тогда была совсем пигалица.

 Пока тётка говорила, Лиза обмирала то от радости, то от смущения. Тетка еще долго готова была расспрашивать, но, заметив измученное состояние девушки, отложила разговоры.

 Спать Лизе тётка Марфа определила на лавке у печки, хорошо, что с одеждой у девушки проблем не было, да и деньги имелись. Решили, что зиму продержатся.

 Правление колхоза Лиза нашла бы с закрытыми глазами. Еще вечером тётка сказала, что под него заняли дом Федора Распутина. Ворота, передний двор, конечно переделали, но, ступив на крыльцо, в сени, она как будто заглянула в детство. Здесь по углам пряталась, играя с детьми и внуками дяди Федора. У двери она нащупала засечки, вспомнила, как в то последнее лето по очереди становились, отмечая свой рост. Россыпь засечек теперь приходилась ей на уровне плеча. Дверь резко открылась, мимо Лизы прошмыгнул мужичок. Смахнув слезинки, она перешагнула порог.

О чём плачешь, красавица? – встретил её вопросом мужчина, по-хозяйски расположившийся у печи. Глаза прищуренные, казалось, в душу заглянули, хотелось прикрыться, перекреститься. Но Лиза запретила себе даже глядеть в тот угол, где всегда располагалась домашняя божница. Вместо этого пожала плечами, глядя в пол: