Я читала о своем дедушке, когда издалека донесся клич муэдзина, призывающего мусульман на молитву. Я представила, как он с балкона минарета произносит молитвенный призыв. Я отложила книгу в сторону. Многие обитательницы гарема уже раскатывали красивые коврики для намаза. Мы молились, обратив лицо на запад, в сторону Мекки, поднимая открытые ладони к небу. В определенные моменты мы почтительно кланялись, лбом касаясь своих ковриков. Когда молитва окончилась, мы скатали коврики и вернулись к своим занятиям.

Я продолжала читать свою историю, не закрывая книги до тех пор, пока заданные страницы не знала так же хорошо, как узоры на своих любимых платьях. Потом повернулась к маме, взглядом спрашивая ее, не согласится ли она вместе со мной прогуляться. Мама кивнула и, сопровождаемая Низамом, повела меня к выходу.

– Кто написал «Акбар-наме»? – внезапно спросила она. «Акбар-наме» – это биография моего прадеда, Акбара[9], самого почитаемого из наших прежних императоров.

– Должно быть, писатель.

– Джаханара!

– Писатель по имени Абу-л Фазл[10].

Мама поправила на мне покрывало.

– Простого ответа было бы достаточно, – заметила она.

– А ты всегда отвечаешь просто?

Мама опустила руки, ее лицо смягчилось. Она улыбнулась, ласково подтолкнув меня, и ответила:

– Только чтоб доставить удовольствие твоему отцу.

Вскоре мы зашагали через базар. Под навесами томились десятки торговцев – усталых мужчин, сидевших за железными весами. На их прилавках можно было увидеть вязки сушеной рыбы, рулоны шелка, статуэтки из сандалового дерева, благовония и, конечно, плетеные корзины с пряностями. Индийцы всегда любили специи. Если не пропитать карри или шафраном сыр из козьего молока или шпинат, они не станут их кушать.

Благоухание приправ смешивалось с запахами, исходившими от других товаров над каждым отдельным прилавком. Обоняние услаждали самые разные ароматы – свежего наана[11], жарящегося барашка, цветов, жированной кожи, духов. Порой душистые ароматы заглушались менее приятными запахами, так как высокие стены мешали выветриваться смраду пота, горящего навоза, пороха, мочи и заточенных в клетки животных.

Мама из вежливости останавливалась у прилавков, рассматривала товары, но купила только пару сандалий для Низама.

– Ты будто не в себе, Джаханара, – сказала она, когда мы вышли с базара. – Чем ходить в смятении, лучше бы сказала, что тебя гнетет.

Меня смущало, что мама так легко читает мои мысли.

– Конечно, мама, – неуверенно проговорила я. – Просто... в последние дни мы только и делаем, что учимся.

– И что ты предлагаешь?

– Моя подруга Ладли...

– Та девочка, что помогает на кухне?

– Да... Ладли собирается на речку, и она приглашала меня пойти с ней.

– Сегодня?

Я кивнула, и мама задумалась. На ее ступни оседала пыль. После недолгой паузы мама сказала:

– Только если возьмешь с собой братьев. Вам нужно быть вместе.

– Но Аурангзеб жесток к Ладли.

– Вам незачем купаться вместе с твоими братьями, – сказала мама. – В конце концов, негоже мальчикам и девочкам купаться вместе. – В ее голосе слышался нескрываемый сарказм. Я была привычна к подобным замечаниям, ибо мама презирала условности нашего общества. Если мужчины жили в свое удовольствие, то женщинам была отведена роль их теней. Они были вынуждены прятаться от света, повторяя только движения своих мужей.

А мама ненавидела тень!

Императрица была одной из немногих женщин в Хиндустане, которые могли делать почти все, что пожелают. Конечно, она не носила мужское платье, зато говорила как мужчина, не боясь высказывать свои мысли. Отец ей потакал, и потому обычно она вела себя сообразно собственным понятиям о том, что хорошо и что плохо. Я старалась быть такой же смелой как мама, но больше, чем она, беспокоилась о том, как бы не обидеть старших.