Ему повезло, что на него летел не Камаз, а обычная легковушка. Влетев в лобовое стекло, он скатился на асфальт и услышал удар, с которым машина врезалась в дерево.

Грязная вода текла с него как с утопленника, когда, шатаясь и зажимая окровавленную голову, он открыл дверь машины. Перед глазами всё плыло, в ушах звенело, но, главное, водитель был жив. И даже в сознании.

— Ты идиот что ли? — выматерился мужик, вытирая кровь, ручьём тёкшую из разбитого лба.

— Прости. Это я виноват, — преодолевая приступ дурноты, приложил руку к груди Кайрат.

Он понимал, что если сейчас не сядет, то просто потеряет сознание и упадёт. Он нащупал руками бордюр и сел, беспомощно свесив голову между коленей.

— Слышь, парень, ты приляг на заднее сиденье, — услышал он сквозь гул в голове.

— Я грязный и кровь, — он мотнул головой, отчего всё закачалось словно он на лодке.

— Да, хрен с ним, давай садись, — помог ему мужик подняться.

И он почувствовал спиной опору, а потом потерял сознание.

Он помнил, что приходил в себя в скорой. И люди не в белых, а в синих халатах, сказали ему, что жить он будет. И он искренне обрадовался и снова отключился.

Невыносимая головная боль стала первым, что он почувствовал. Сквозь сонливость ему казалось, что голова у него гудит из-за писка, который звучит противными короткими сигналами. Он поднял руку, чтобы убедиться, что голова у него не расколота пополам. Писк стал раздаваться чаще, а указательный палец оказался привязан к голубому проводу.

Он рассматривал его сквозь приоткрытые веки, поднеся палец с этим странным объектом на нём к глазам.

— Как себя чувствуем? — словно материализовавшись из воздуха, бодрым голосом спросил парень в синей шапочке и розовой повязке.

Тёплыми и мягкими руками, которые и бывают, наверно, только у врачей, он проверил зрачки. Кайрат узнал его, даже под закрывающей лицо маской, но не мог вспомнить кто он.

— Голова болит, — пожаловался Кайрат, волнуясь о своей амнезии.

— Хорошо. Это сейчас исправим. Сколько пальцев?

Он показал ему средний палец неприличным жестом.

Кайрат растерянно перевёл взгляд на его смеющиеся глаза.

— Да, сам ты пошёл, Вадик!

— Ну, вот и отлично, — обрадовался врач. — А то я думал верну тебя Данке в качестве гербария. А ты смотри-ка, живучий.

— Что всё настолько плохо?

— Нет, всё как раз хорошо. А полежишь тут у нас с недельку и будет отлично. Сейчас скажу, чтобы сделали тебе укольчик, и спи дальше, — и он решительно вышел.

Рукой, к которой ничего не прицепили, Кайрат ощупал повязку на голове, пошевелил всеми конечностями. Болело плечо и бедро, все с той стороны, которой он приземлился на капот.

— А водитель у вас? — спросил он у приветливой медсестры, сделавшей ему укол.

— Да, в соседней палате. Тоже сотрясение средней тяжести, — ответила она, уходя.

Кайрат облегчённо вздохнул. Вроде все самые насущные проблемы он порешал: амнезии нет, водитель пострадал терпимо, головная боль проходила. Только какая-то мысль не давала покоя. Пиявкой впилась в его ушибленный мозг, и он даже мотнул головой, пытаясь её сбросить.

Она не давала ему покоя даже во сне, вгрызаясь всё глубже, вызывая странные образы, то мадонны с младенцем, то каких-то монахинь-кармелиток.

Он почесал лоб под тугой бинтовой повязкой. Мадонну и кармелитов его воображение связывало только с картиной, к которой в галерее Уффици он подходил чаще остальных. «Мадонна с младенцем и двумя ангелами» Филиппо Липпи. Он десятки раз слышал её историю:

«Филиппо Липпи, художник и монах-кармелит безумно влюбился в юную послушницу Лукрецию, которая ответила ему взаимностью. Пара нарушила данные ими обеты и вскоре у них родился сын, который тоже в последствии стал живописцем».