Выдыхаю. Закручиваю тюбик и откидываюсь на спинку стула, ощутимо расслабляясь.

– Может, мне его на реабилитацию пристроить? – Покровский кривится, иронизируя.

– Нет, – посмеиваюсь, прикрывая глаза и улыбаясь. – Там вся семья запойная, это неизлечимо.

– А тебя только с боем можно получить, – выдает и морщится: – Прошу прощения.

– Начало положено, – говорю одними губами. Беззвучно. Не смотрю на него, слишком неловко, но взгляд чувствую. Долгий, пронзительный, тяжелый. – Как Вы узнали? – спрашиваю уже обычным тоном. – Это случилось больше трех лет назад.

– Ярослав, не я. Он был сильно озадачен тво… Вашей, – Покровский недовольно растягивает губы и трет лоб указательным и средним пальцами. – Все сложнее и сложнее.

– Можете мне тыкать, я не против, – мямлю, бегая взглядом по кухоньке.

– Вашей реакцией утром, – заканчивает мысль, я выдавливаю улыбку, чувствуя себя невероятно глупо.

Да что я вообще о себе возомнила?! Сижу, растекаюсь, кулаками он ради меня помахал, видите ли!

– Выяснил и нам обоим это не понравилось. Поясню. С Тереховым мы будущие конкуренты. Если я заключу ту сделку и реализую свой новый проект, ему придется потесниться. Это для начала, через год-другой его фирма загнется. Мы вполне сносно сосуществуем сейчас и неплохо знакомы, на самом деле, сферы пересекаются, поэтому сделка держится в строжайшем секрете. Но люди работают, подготавливают. Слухи ползут.

– Понимаю теперь.

– Я на девяносто процентов уверен, что за покушением стоит он. Но, во-первых, оставшиеся десять никуда не деваются, во-вторых, чтобы прижать его, мне нужны доказательства. Нужен Ваш брат, тот, кто его нанял и дальше по цепочке. Думаю, длинной. Потеряю хоть одно звено – конец истории. Я не причиню Вашему брату вреда, Вера.

– А нельзя просто… не заключать ту сделку? – предлагаю наивно.

– Я думал об этом, – отвечает абсолютно серьезно, без издевки. – Более того, я действительно притормозил процесс, чтобы тщательно взвесить, стоят ли амбиции жизни. Но теперь я пойду до конца. Я уничтожу его бизнес.

– Зачем Вам это? – выпаливаю с отчаянием, неосознанно закусывая уголок нижней губы.

– Потому что он это заслужил, – Покровский поднимается, доходит до раковины и умывается. Вытирает лицо кухонным полотенцем и разворачивается ко мне. – Рискую показаться назойливым, но, если позволите, я бы остался спать на Вашем диване. Садиться за руль нет ни сил, ни желания. Концентрация на нуле.

– У меня довольно скромно, – мямлю, так же поднимаясь, – если Вас это не смущает, я постелю.

– У меня до четырнадцати лет из собственности была лишь койка-место. Точнее, даже та мне не принадлежала, просто числилась за мной.

– Детский дом? – уточняю, пытаясь не выглядеть удивленной, но едва ли скрыть получается.

– Да. Меня усыновили Покровские, биологические родители неизвестны, подкидыш в коробке у входа в роддом.

– Мне… жаль.

– Мне тоже, – он устало улыбается, а я иду устраивать своего дорогого во всех смыслах гостя на продавленном диване, на котором провела последние три года жизни и умерла моя бабушка.

– Четырнадцать – мое счастливое число, Вера, – говорит, прежде чем я успеваю прикрыть за собой дверь в зал.

Торопливо закрываю, с хлопком, который наверняка не укрылся от его внимания, и приваливаюсь спиной к прохладной стене. Но она не в состоянии присмиреть тот огонь, что начинает разгораться внутри меня, будь хоть не из железа и бетона, а изо льда.

Я родилась четырнадцатого апреля.

8. Глава 8

Покровский с аппетитом уплетает яичницу, сидя на моей кухне без носков. Почему-то именно их отсутствие смущает сильнее прочего. Брюки, рубашка, запонки, часы – все на месте. Носков нет. Стою с чашкой кофе у окна, пришвартовав зад к подоконнику, и симулирую глубокую задумчивость, но на самом деле – пялюсь на его ноги под столом. Он шевелит пальцами. У него есть пальцы, они голые и они под моим столом. Почему меня это так шокирует?