– Эта девушка ни на кого здесь не похожа, не правда ли?

– Простите, вы что-то сказали, мама? – снова не расслышал он.

– Девушка, ты ее вчера видел. Милое создание, кажется, совсем не тронутое пороками нашей искаженной реальности.

– Мама, вам не кажется, что вы слегка перегибаете? – он нахмурил брови, пытаясь отогнать от себя какие-либо мысли о всевозможных пороках, которые могли бы коснуться нарисованного идеала в его голове.

– Я ничего плохого не имела в виду. Просто говорю, что она совершенно не вписывается в наш маленький мир. Ее речи, взгляды, внешний вид, все выпадающее…

– Неотразимое и прекрасное, – он не сдержался и смущенно вздохнул, пытаясь перевести разговор на другую тему. – В это время года природа особенно хороша, не правда ли? Посмотрите, какими необычными и причудливыми образами искрится снег на полуденном солнце.

Ей не нужно было задавать вопросы, искать ответы и быть навязчивой и любопытной. Лишь на мгновение задержав свой взгляд на потерянном взгляде сына, она поняла весь его трепет, волнение и рассеянность. Она всегда старалась не быть одной из тех мамочек, которые стремились занять все пространство вокруг своего единственного ребенка, но, почему-то, вместо радости о счастье сына ее наполняло беспокойство и легкая грусть. Она понимала, юная особа, задевшая душевные струны ее сына, может упорхнуть завтра, послезавтра, в любой день, в который ей захочется, и ничто не удержит ее, а разбитое сердце его останется, останутся пустые надежды и разочарования. Но что она могла сделать? Прятать взрослого мужчину от бурлений настоящей живой жизни? Конечно же, нет, она понимала, выбор сына ей не изменить, все, что в ее силах – это поддержать, просто молча поддержать, а когда придет время падать – подставить плечо, чтобы не было так больно.

– Она должна завтра подойти. Мы договорились встретиться – ей нужны какие-то уточнения. Часов в семь мы будем пить послезакатный кофе, – мягко сказала она, наблюдая за изменениями в своем сыне, который словно согнутое бурями дерево выпрямлялся с лучами вновь взошедшего солнца. – Буду рада, если ты присоединишься к нам.

– Не уверен, что получится, – буркнул он, пожалев о своих словах мгновенно, но продолжив наигранно раздражительный и равнодушный тон. «Будто ребенок», – промелькнуло у него в голове. – Завтра вечером я буду занят, думаю, очень занят.

– Как скажешь, в любом случае, мы будем рады твоему обществу.

Он ничего не ответил, отвернулся и очень быстро погрузился в себя, в свои грезы и предвкушение новой встречи. Поспешно попрощавшись с матерью, он быстро зашагал домой.

Завтра, завтра, уже завтра, – крутилось у него в голове, разгоняя в стороны все косвенные мысли, медленно проплывающие в попытке удержаться во внимании хотя бы долю секунды. Все валилось у него из рук, сосредоточиться никак не получалось, он попробовал лечь спать, но память не давала ему покоя, механизмы в голове работали, как часы, четко отбивая в голове каждую мысль, тело переставало его слушать, паника охватывала и начинала сводить с ума. Резко вскочив с помятой и несвежей постели, он решил, что ему нужен кофе. Черный, как смоль, горький, как утрата, напиток не принес ему никакого удовольствия, лишь привкус разочарования и досады.

Не найдя ничего лучше, он решил вернуться в зимний городской парк, на заснеженные белые улицы с надеждой на успокоение его взволнованной души. Недочитанные письма Ремарка о любви к Марлен Дитрих он прихватил с собой.

Тихий сверкающий на полуденном солнце парк к вечеру приобрел краски стремящейся к свободе шумной молодежи с оттенками беспокойных мам с маленькими орущими детьми и бессвязно блуждающими случайными прохожими. Определенно, в этом хаосе он места себе найти не мог. Быстро проскочив нежеланную толпу, он оказался на широкой центральной улице, освещенной огнями ночных фонарей. Недавние рассуждения о пламени почти вернулись к нему, но, как и другие мысли сегодня, мгновенно растаяли, будто в тумане тусклый свет карманного фонарика. Сквозь влюбленные парочки, шумную детвору и одиноких старцев он прошел стойким фрегатом, стремящимся к родной гавани.