Он знал, что это такое, что значит полюбить, не себя, друзей, родных, или что-то неодушевленное, а женщину, полюбить творение небес, музу художников и поэтов, такую непонятную и никем не понятую. Лучшие умы человечества пытались осознать женщину, ее мысли и сущность, но к конкретным выводам, объясняющим ее и их проведение, на которое она влияет, так никто и не пришел. Он знал, что женщину можно лишь любить, однако старательно пытался этого избежать. Но сегодня, прекрасный теоретик, постигший истину любви на ремарковских страницах, проснулся с абсолютным пониманием того, что влияние противоположного пола коснулось и его, в нем вдруг зародились чувства искреннего тепла и света, от которых он так долго и кропотливо скрывался, прятался и избегал. Но в этот раз он был невнимателен и позволил этим чувствам заполнить все внутри, взращивая в себе единственное желание – вновь увидеть рыжеволосую чужеземку, так выпадавшую из привычного мира его маленького города.

Но он ничего не знал о ней. А ту информацию, которую можно было бы ухватить из разговора с его мамой, он пропустил мимо ушей, совершенно ничего не запомнив. Судорожно перебирая способы ее увидеть, он не придумал ничего более оригинального, чем начать с аккуратного ни на что не намекающего опроса матери формата «как бы между делом». Подготовившись уже бежать к пока еще главной женщине в своей жизни, он вдруг вспомнил, что его ждут в институте достопочтенные его коллеги по вопросу плана работы со студентами в будущем семестре. С мыслью о том, что на время придется отложить все свои думы о возможном личном счастье, он направился в ванную, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. День ожидался долгим.

Забросив бумаги в портфель, он надел свое пальто, предварительно обмотав шею полосатым шарфом, одним из тех, с полосками шоколадного оттенка, так явно говорящих о своем хозяине, что тот является представителем образовательной стези. На это недвусмысленно намекал и его кожаный коричневый портфель с жесткой ручкой и карманами по бокам. С легкостью он запер входную дверь, которая накануне сводила его с ума своим упрямством, и поспешил вниз по лестнице навстречу утренней морозной свежести.

Лифтом он не пользовался. Во-первых, ему не нравились вещи, которые он не мог контролировать сам, а лифт как раз попадал в этот список. Те минуты, которые по воле случая ему приходилось проводить в закрытой металлической кабине, не приносили ему никакого удовольствия, наоборот, он начинал нервничать, торопиться, покрывался тонкой испариной. Он не доверял механизму и ощущал постоянную вероятность падения, внезапной остановки и еще кучу всяких жутких вещей. Зато выскакивал он из лифта очень быстро, жадно хватая воздух и радуясь долгожданному освобождению. Кто-то бы мог сказать, что на лицо все признаки клаустрофобии, зарожденной паникой, но он бы с этим не согласился, резко подчеркнул бы, что чувство дискомфорта у него возникает именно в лифтах, а не в каких-либо замкнутых пространствах. А во-вторых, ему нравились пешие прогулки, лестницы, дороги, тропинки, тротуары. Он получал искреннее удовольствие быть частью, хоть и небольшого, но путешествия от дома до работы, с работы до дома, до матери, кафе, парков, до всего, что ему было интересно и вызывало любопытство. А интересно ему было все, вся жизнь, каждый ее кусочек. Поэтому, боясь потерять время внутри чего-то, он старался постоянно находиться во вне, наслаждаясь текущим настоящим.

Сегодня он не торопился. Медленно передвигая ноги, он словно полз по земле, не имея сил поднять глаза. Внутренние думы его настолько сильно взяли в оборот, что окружающий его мир перестал будоражить воображение красками, случайные прохожие оставались лишь случайными прохожими, а звуки шумной детворы заглушала тревожная тишина внутреннего мира.