Трапеза закончилась, как и всегда, близостью душ с бутылкой крепкого. Озлобленное личико Анны начало краснеть. Продолжательница славных традиций рода Заугеров, принялась ублажать взбалмошного Меера. В тот раз пред ним была не та картина, знакомая подросткам со взрослых фильмов, а потолок, пустой, невыразительный, унылый. Одним лишь механическим навыком ей удавалось удерживать рабочее состояние, обрабатываемого. Без должного восторга он продолжал безразлично пялиться в потолок. Таяла труженица, не получая желаемой отдачи. Не ходило кувырком одеяло, и простыня не рвалась под цепкими ногтями. Взмостившись, Анна задавала такт, чем явно испортила статику сцены. С каждым ударом таза он оживал, его окаменелое тело размораживалось, отмерзали ступни, бёдра, ладони. Он перенял ритм, начал движения, а сухие губы затрещали с натянутой улыбкой. Макс уподобился животному, им двигала безудержная страсть, как в день убийства. Какая же близкая и первобытная природа этих чувств. Он находил что-то общее в зверином начале обоих этих занятий.

Над ней пыхтел тот самый охотник. Он был, на тот момент, одним из тех довольно грубых мужчин, которых разные колхозницы величают «настоящими». И да, его мозолистые от лопаты руки, тискали Анну уже в последний раз. Откинувшись на спину, Макс перевел дыхание и полез за пачкой сигарет. Он торжественно курил, бережно сбрасывая пепел в блюдечко, мостившееся на его сухом животе.

– Можно я у тебя останусь? – спросила Анна.

– Сегодня? – пробормотал он, туша при этом сигарету об фаянс.

– Вообще, – ответила она, – мне как-то не по себе дома. Я не хочу сейчас там быть одна.

– А почему не позовёшь подругу? Уверен из тех, кто скитается по общежитиям, каждой переезд в радость будет.

– Ты, против?

– Не то, чтобы против, но мне нужно будет уехать, оставить тебя одну.

– Ты против, – утвердила она.

– Глупости, не против я. – ответил Меер и по-свойски обнял девушку. Он рассказал ей о своём побеге из напряженного Дюссельдорфа. Окрестил его отъездом, сменой обстановки, не мог же он ей сказать, что опасается преследования. О том, что зарубил палящей кочергой убиенного Маркуса, который имеет с того момента обыкновение являться Мееру во сне. Ему пришлось держать свой язык за зубами, и останавливало его никак не недоверие: наоборот – Меер доверял госпоже Заугер, но он не хотел приносить горе в беззаботный мир студентки. Её сердце терзала любовь к вечно свободному авантюристу, но он сам мучить девушку слабостью к убийце не посмел. Большим и чистым глазам Анны представлялось героическим его побитое лицо, а сам Меер непримиримым романтиком. За окном прекращалась вечерняя суета. Кагал гулящих перенесся на торговые улицы. Пока ночной город пировал, тихая улочка, на которой жил господин Меер, готовилась ко сну.

Двоица лежала в спальне, с кровати можно было наблюдать за звёздами через окно мансарды. Через отрытое окошко покидала комнату струйка дыма, которым Макс весь вечер заполнял пространство. Они уснули и мужчина, лежа на спине, закрыв глаза, проваливался в глубь своих фантазий. На уголок кровати присел убитый Маркус, жадно поглядывая за спящими. По его подбородку стекала слюна вперемешку с кровью. Он был весь в глине, в лоскутах, прикрывающих гниющее тело. Анна его не замечала, ведь он всего лишь видение Меера, которое, в отличие от живого Маркуса, пугало Макса до жути. Его нелепое пузико уже куда больше напоминало огромный, гнойный пузырь. Такой противный шар мог лопнуть в любой момент и запятнать чистое ложе. Макс сильно зажмуривал глаза, пытался спрятать голову в мокрую от пота подушку. Изредка, он проверял ушел ли покойный, но тот смиренно охранял сон спящей девушки. Меер спрятал широкие глаза под одеяло, подобно ребёнку, прячущемуся от злющей бабки, которая наведывается в каждом сне. Такая старуха приходит постоянно, отнимает речь, замедляет дыхание. Она не оставляет возможности убежать, позвать маму, стоящую в соседней комнате. Противная бабка, со сморщенным столетним лицом, которая постоянно хохочет, уволакивала каждый раз с собой в тёмные дали пугливое дитё. Из-за неё Меер, будучи ребёнком, боялся смотреть в окно по вечерам. Силуэты деревьев напротив растущих в саду пугали его до жути. Случись еще, чтобы мать Меера развесила белье сушится на балкон, так он уснуть не мог, прячась от висящих одеял и простыней. В полнолуние он и не спал вовсе. До тех пор продолжались его детские кошмары, пока он не победил эту старуху. Ему пришлось две с половиной тысячи ночей бороться с ужасами, прежде чем он научился контролировать сон. Сколько же теперь понадобится лет, чтобы забыть Маркуса, взять контроль над видениями?