Стрелки на часах, которые напоминали Мееру о непростом его происхождении, указывали полночь. На силу пить хоть удавалось, но закусывать…. Его сильно тошнило, будь то от мерзости видений или от водки. Сжимало и без того пустой желудок. Крутило ноги, утоптанные за ночь, а новая кожица, затянувшая раны, зудела под давлением крови. К утру, измученное сердце перестало предпринимать попытки покинуть грудь, и опухшая голова перестала рожать порицания. Забывшийся во сне, хозяин квартиры, похрапывал, изредка вздрагивая от кошмаров.

И, как всегда, кому-то нет дела до глаз, которые Меер бы рад держать сомкнутыми ещё часок-другой, на этот раз Анна оставила свой палец у звонка. К настойчивому трезвону, спасаясь от которого уши спящего были обложены подушками, добавилась вибрация. Эпицентром волнения являлся телефон, лежащий рядом с соней. Последняя брешь, в виде подложки под голову, была пробита настырной, невыносимой какофонией. Злость, с которой Макс намеревался выставить за двери надоедливого звонаря, сменилась паникой при виде номера названивавшего. «Что я ей скажу?» – эту вроде и простую мысль пришлось должным образом обмозговать. «По ходу дела разберусь» – решил Меер, видать раздумья были напрасными. Жадно вдохнув полной грудью воздуха, он таки ответил на звонок:

– Алло, чего трубку не берёшь?

– Я спал, доброе утро.

– Добрый день, сначала этот, дрянь последняя, пропал, теперь и ты теряешься.

– Кто этот?

– Придурок мой, Маркус. Не важно, открой мне двери наконец-то или по телефону так и будем болтать?

– А я не дома.

– Ага, а где?

– К другу поехал.

– К какому другу, машина твоя внизу стоит. Спишь как обычно до ночи. Вставай, давай, я жду под дверью.

Сонный Меер не учел деталей своей выдумки, теперь и морду битую придется засветить. Второпях, накинув первую лежащую рубаху, он понесся впускать свою зазнобу. Встревоженная, слегка растрепанная девушка с порога начала шуметь:

– Ты представляешь, мой блаженный мне пишет в ночь, что мы расстались, а он еще, вместо страданий, уехал с кем-то в Барселону. И пусть бы разошлись, не велика потеря, но взять и бросить меня. Ни я его, а он меня! – Анна металась по квартире, взволнованная событием, которое крепко приложилось по её самолюбию. – Господи, что с лицом? – наконец-таки заметила избитую физиономию Макса.

– На спарринге помяли.

– Каком спарринге? – насмешливо продолжила, – Опять к чужой бабе приставал, наверное, вот и морду начистили. И поделом!

– Если бы полицейские обладали такой же проницательностью, что женщины, я бы уже показания давал, – подумал Макс.

– Что замолчал? – продолжила Анна.

– И помолчать нельзя?

Девушка не оставляла места тишине. Еще около часа проклинала ныне покойного товарища. Если сказал бы ей, на что пошел он её ради, хотя ради неё ли? Измена, как-никак, удар по самолюбию мужчины, а честь девичью, в данном случаи, затрагивает лишь краем. Анна подметила как чисто в доме, благодаря ночным баталиям пришлось в итоге навести порядок, хотя его причину он бережно таил. Обоих терзали чуждые их обыкновению ощущения. Его пугала молодость в тюрьме, её унижение, которое даме светской, давалось трудно. Сошлись оба в утехах, но до того, как прийти к общему ожидаемому, пришлось разделиться в выборе пищи. Заказав привычной итальянской пайки, которой Анна заедала молодое горе, он нехотя покусывал свой ужин. Она подметила отсутствие аппетита своего партнера, но не оставила Мееру места для настороженности. Так по-женски вынесла вердикт: «Опять вчера напился, понятно». Образность её мышления вызывала у мужчин умиление. «Как же она прекрасна наедине со своей правотой» – восхищался Макс, при этом так по-родственному поглаживая спутницу.