– Куда?! Я еще не закончила! Милый, ты холодца хотел? Лови! – С размаху швыряю в изменщиков эмалированную емкость, в которой обычно оставляю застывать холодец.

Бинго! Прямоугольный тазик резво взлетает и приземляется шапкой-ушанкой точно на голову Ваньки.

– А-а-а-а, подожди. Какой холодец без мяса?! – Носорогом рвусь к столу, на котором размораживается говядина, хватаю кусок и швыряю следом.

Эх, жаль, уже почти размерзлось! Зато какое эффектное попадание! При столкновении с голой спиной Ваньки полиэтиленовый пакет рвется, мясо вылетает, обрызгивая все вокруг, но больше всего рвущуюся на выход парочку.

– Психованная! – визжит молочным поросенком бывший парень, а Танька молчит, молодец. Видать, проснулся инстинкт самосохранения.

Чем бы ему рот заткнуть, чтобы перестал издавать эти противные звуки? О! Молоток для отбивных! Отлично отбивает не только говядину, но и молочную свинину в подаренных мною красных трусах-боксерах!

Ой, уйдут, гады! Понимаю это по их расширившимся на пол-лица глазам и более интенсивным попыткам если не открыть, то выломать дверь. Хватаю молоток за ручку, но, увы, именно в этот момент дверь распахивается, и оба полюбовничка вылетают в коридор. Причем Танька, зацепившись за подол своего халата, выпадает в коридор на четвереньках. И только громкий топот ног по старому линолеуму, а потом оглушающий бабах закрывающейся двери говорят, что парочка смогла уйти от моей карающей длани.

Тяжело вздохнув, закрываюсь на замок и отупело смотрю на бардак в комнате.

Пока еще есть запал и злость, достаю все вещи Ваньки и вышвыриваю в коридор. Надеюсь, к утру их разберут жители общаги для своих нужд. Затем принимаюсь за уборку. Когда в комнате становится чисто, меня накрывает осознанием того, что сейчас произошло. Резко начинает болеть где-то в желудке, сердце придавливает бетонной плитой, а на глаза наворачиваются слезы. Усевшись на стул возле стола, бывшего когда-то праздничным, начинаю некрасиво, со всхлипами и подвыванием, но зато с полной самоотдачей рыдать.

Прихожу в себя, когда начинает болеть голова, а глаза нестерпимо печь. Трубно высморкавшись в салфетку, поднимаю взгляд на часы. Без пятнадцати двенадцать. Скоро полночь и начало нового дня, нового года. А для меня еще и новой жизни. Случилось то, чего боялась всю свою сознательную жизнь. Я осталась совсем одна. Никого рядом. Ни родителей, ни друзей, ни мужа, ни детей. Потеряв на втором курсе учебы в вузе маму, единственного родного человека, я, сама того не замечая, стала слишком стараться завязывать отношения. Окружать себя людьми, часто не подходящими мне. Неважно, что за человек, главное – чтобы у меня постоянно звонил телефон, сыпались просьбы и предложения. Чтобы я чувствовала себя нужной. Не одинокой. И только Лара, моя единственная настоящая подруга, открыла мне глаза на то, что я делаю и кем себя окружаю.

– Они же пиявки, – говорила она, строго глядя на меня своими невероятно прекрасными глазами. – Ты можешь представить себе нормального, здорового человека, который по собственной воле налепит на себя десяток этих кровососов и будет с радостью кормить своей кровью, искренне считая их друзьями? Пиявок – друзьями! Тебе самой не смешно? Пойми уже, можно быть одинокой и среди толпы так называемых друзей. Избавься от них, очистись уже.

И я послушала Лару. И поняла, что она во многом была права. А потом случился Ваня – красавец и балагур, душа компании. И очередная попытка найти своего мужчину. Того единственного, чтобы сердце только для него билось. Как у моих мамы и папы. Отец умер еще до моего рождения, но мама больше никогда не смотрела ни на одного мужчину, полностью посвятив жизнь моему воспитанию.