В стенограммах, отдельно напечатанных докладах и содокладах и в газетных изложениях выступлений апелляции к авторитету Сталина обнаруживаются у следующих ораторов: П. Г. Антокольский (8, 100); С. Вургун (2, 73; 2, 89); Л. А. Кассиль (4, 24); А. Каххар (9, 22); В. Т. Лацис (4, 12); В. А. Луговской (4, 91); Г. Н. Леонидзе (14, 117); Ли Ги Ён (15, 118); К. И. Маликов (11, 62; 11, 65); Нгуэн Дин (Ден) Тхи (8, 64–65); Б. Н. Полевой (2, 12); Х. Рехано (18, 104); Н. С. Рыбак (7, 125); Б. С. Рюриков (10, 4; 10, 33; Рюриков 1954, 4, 32, 50); А. А. Сурков (Сурков 1954, 34, 52); О. Д. Форш (1, 1); М. С. Шагинян (15, 41); Д. Т. Шепилов (18, 14); Н. Эркай (8, 4).

Все эти упоминания были выброшены только при подготовке стенографического отчета 1956 года.

Итак, опубликованный в 1956 году текст лишь приблизительно воспроизводит съездовскую дискуссию, в то время как неопубликованная неправленая машинопись стенографической записи сохранила даже следы живых интонаций ее участников. Не уместившиеся в регламент выступления основных докладчиков были напечатаны и распространялись среди делегатов, которые в прениях ориентировались на эти материалы. И все же пренебречь изданным отчетом было бы не совсем верно.

Издание 1956 года, безусловно, влияло на постсъездовскую ситуацию. Именно на его основании о съезде судили те, кто на нем не был. Поскольку в результате всех этих перипетий съезд как медиальное событие растянулся на полтора-два года, имеет смысл по возможности учитывать разные источники. Третья глава книги, посвященная съездовской дискуссии в целом, концентрируется на двух из них – на неправленой стенограмме 1954 года и стенографическом отчете 1956 года. В основном тексте цитируется поздний, опубликованный текст, а ранние варианты приводятся в специальных постраничных сносках. Вместе с тем, как уже отмечалось, в заключительной части книги анализируются и частично воспроизводятся правленые стенограммы выступлений некоторых писателей. Обращение к ним позволяет более точно судить о том, что же действительно произносилось на съезде, а что было позже изъято, модифицировано или привнесено. Все частности драматического движения от реалий съезда к его виртуальной ипостаси передать, конечно, трудно, но общая картина, главные тенденции и принципы, трансформации благодаря этому становятся яснее.

Если конгресс 1934 года издавна привлекал к себе внимание и более или менее устойчивая традиция в подходе к нему уже сложилась (он «вписан» в историю советской литературы, его значение установлено), писательский форум 1954 года начал восприниматься как требующее серьезного обсуждения событие сравнительно недавно. В России – лишь с оживлением интереса к оттепели в конце 1980-х годов.

В литературе о съезде 1954 года легко различимы три корпуса критических высказываний, соответствующие трем разным идеологическим контекстам: собственно советскому, существовавшему как альтернатива ему внешнему зарубежному и, наконец, постсоветскому, с формированием которого оценки перестали принципиально зависеть от географии. Поскольку история осмысления съезда пока еще тоже не становилась предметом рефлексии, небесполезно хотя бы в общих чертах обозначить спектр точек зрения, характерных для каждого из этих, выражаясь фигурально, «герменевтических хронотопов». Не ставя перед собой задачи пересказать в деталях все заслуживающие внимания работы, в своем кратком обзоре я попытаюсь выделить лишь то, что имеет отношение к типичным оценкам места съезда в литературном процессе периода оттепели.