Они были большими друзьями. Я имею в виду Вобана и Кегорна. Они разделяли одни и те же духовные ценности, хотя и подходили к ним с противоположных сторон. Их борьба стала неким соревнованием умов, и в ней было нечто болезненное, если вспомнить о пролитой из-за нее крови. Но поскольку оба, отстаивая противоположные методы, откровенно верили, что их принципы способствуют спасению жизней, мне очень трудно вынести им приговор с точки зрения этики и морали.

Их преклонение перед Mystère, которое было превыше знамен, королей и отечеств, объединяло их в тайное братство, и ради него оба забывали о спорах и иерархиях. Это стало ясно, когда гарнизон покидал крепость. На этот раз им воздавались совершенно особые почести по сравнению с обычной процедурой сдачи города. Две шеренги французских солдат выстроились у ворот Намюра, приветствуя противника.

Первым шагал голландец с лицом-огурцом, а за ним – все его солдаты с развевающимися знаменами. Когда Кегорн поравнялся с Вобаном, они обменялись приветствиями, держа сабли клинком вверх, так что кончики почти касались их носов, а лезвия делили лица недавних врагов на две равные половины. Двумя днями раньше каждый из них с радостью бы употребил это оружие, чтобы выпустить другому кишки.

– A la prochaine! (До скорого!) – дерзко заявил Кегорн.

– On verra (Посмотрим), – ответил ему хладнокровно маркиз.

Великолепная сцена. И их спор на этом не закончился. Ибо, если уж я решил быть беспристрастным, не могу утаить, что предупреждение огурцелицего голландца оказалось пророческим. Как в любой вечной битве, весы качнулись еще раз.

Через несколько лет армия под командованием Кегорна штурмовала ту же самую крепость! И он использовал свой метод, то есть повел бешеную атаку – и победил. К несчастью для голландца, на сей раз во главе защитников Намюра стоял не Вобан, а потому окончательное завершение этой дуэли гигантов было отложено до скончания времен.

Однако нельзя отрицать тот факт, что, к сожалению, далеко не все военные, командовавшие войсками во время осад крепостей, были убежденными последователями Вобана. Очень часто среди них встречались генералы-кегорнианцы, жестокие и циничные. Один из них, молодой и тщеславный выскочка, дерзнул отправить маркизу невероятно нахальное письмо.

Звали его Джеймс Фитцджеймс Стюарт, герцог де Бервик. (Я прошу вас запомнить это имя, которое, к несчастью, не раз появится в нашем повествовании! Если бы не он, ни трагедии Барселоны, ни моих несчастий никогда бы не случилось.)

В 1705 году я еще не слыхал о Бервике, который в это время стоял во главе французских войск, готовившихся к штурму Ниццы. Как я узнал потом, Вобан считал эту операцию пустой тратой времени и денег; кроме того, он не хотел рисковать отборными частями солдат. Бервик же придерживался противоположного мнения и, будучи самым тщеславным из кегорнианцев, продолжал осаду города, несмотря на то что маркиз неустанно писал ему письма, советуя отказаться от этой затеи.

Герцогу это, должно быть, изрядно надоело, потому что в один прекрасный день в Базош пришло от него письмо, написанное с поля сражения. Тон его был ехидным и высокомерным.