– Заметил.

– Все правильно, мы не вменяем вам в вину, что вы вторглись в частные владения за пределами земель маркиза. Во время войны принадлежность той или иной территории постоянно оспаривается. Но когда перед вами возник осел, который тащил плуг, а за плугом – крестьянин, протестовавший, кстати, весьма решительно против вашего вторжения, вам не пришло в голову, что ситуация в этот момент вышла за рамки учебного задания?

– Нет.

– Все правильно. В ваши задачи не входит анализ приказов. Тем не менее не перешли ли вы границы разумного, когда в ответ на оскорбления этого честного земледельца оглушили его лопатой и уволокли на дно траншеи?

– Я уверен, что поступил правильно, решив, что времени на споры у меня нет. Удар его всего лишь оглушил. Благодаря моим действиям он оказался в укрытии и пули ему уже не грозили. Как меня учили, основной задачей инженеров является защита подданных короля. – Тут я глубоко вздохнул. – Ослом мне пришлось пожертвовать. Конечно, я бы мог свалить его ударом лопаты прямо в лоб, но для этого мне пришлось бы вылезти из окопа под пули. Кроме того, я не был уверен, что мне удастся спрятать животное в окопе: осел был большой, а траншея узкая. Я пришел к выводу, что жизнь инженера сохранить важнее, чем жизнь ишака, а потому предоставил его своей судьбе.

Арман и Зенон обменялись взглядами, в которых сквозило сомнение. Я добавил:

– Как мне показалось, осел не заметил опасности.

Четвертый Знак я получил перед одной из наших встреч с Жанной на сеновале, которая вспоминается мне как одно из лучших мгновений моей жизни самца, постоянно ищущего приключений.

Однажды воскресным вечером мы с Жанной лежали на сеновале, раздетые и утомленные любовными играми, а снаружи моросил бесконечный и печальный дождик. Моя подруга дремала, закрыв глаза, и казалась самим воплощением красоты: розоватая прозрачность кожи, рыжие пряди на золотистом фоне ее соломенного ложа… И всю эту картину заливал нежный, перламутровый и теплый свет Бургундии. Я вытащил из-под своей смятой одежды небольшую папку.

– Я написал для тебя несколько стихотворений, – сказал я и разложил перед ней листы.

Жанна открыла глаза, и ее лицо просияло. К какому бы слою общества ни принадлежала женщина, все они, от существ голубых кровей и до самой последней плебейки, как ты, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, испытывают необычайное волнение, если кто-то говорит им, что написал для них стихи.

Она посмотрела на листы и спросила:

– Что это такое?

Вид их развеселил ее и немного озадачил.

– Это цикл стихов. Но по правде говоря, удалось мне только одно стихотворение. Я закончил его вчера и получил за него четвертый Знак.

– Но где же здесь стихи? Это же чертежи.

– Ну и что в этом такого? – обиделся я. – Братья Дюкруа дают мне уроки черчения, а не стихосложения. Но это поэзия. – Я придвинулся к ней еще ближе. – Это планы крепостей. Тебе они нравятся?

Жанна не отваживалась выразить мне свое недоумение, которое все равно было очевидным. Я разложил чертежи на соломе и продолжил:

– Чертеж, который я сделал последним, – самый лучший. Можешь сказать, где он? Если ты присмотришься повнимательнее, этот план отличается от всех остальных.

Ее взгляд перескакивал с одного рисунка на другой.

– Смотри внимательнее! – сказал я ей. – Ты дочь Вобана – кому, как не тебе, дано в этом разобраться?

Жанна некоторое время рассматривала один чертеж, потом отложила его и взяла другой. Потом еще один, и еще. Дождь по-прежнему сеялся над полями. Пока она готовилась сделать свой выбор, мой мозг наблюдал за дождем. Мне пришло в голову, что в странах с влажным климатом осадки могут служить оружием против войск, осаждающих крепость.