Поблизости зарычала бензопила, и стайка животных бросилась в заросли. Кира чуть не упала от неожиданности.

– Они не разбегутся? – обернулась она к Славе.

– Не, – протянул Зорев, – у них там огорожено.

Он стоял засвеченный солнцем, и Кире пришлось сделать козырек из ладони, чтобы его рассмотреть. Ржаные волосы доходили до плеч, одна прядь, упав на лицо, расколола лоб на две части. Вместо того чтобы смахнуть прядь рукой, он запрокинул голову, и в горле закачался кадык. Откашлявшись, Зорев сплюнул на траву, вытер рот рукавом спецовки. Он мало походил на мальчика с армейского снимка. Это был молодой мужчина с красивым крепким телом и живым лицом. Он был ниже Славы, и, если мужу Кира едва доходила до груди, Зореву она могла бы положить голову на плечо.

Он предложил пройтись, и Кира согласилась. Мысленно она размечала карту участка.

– А ты мать давно видела? – вдруг спросил Зорев.

Слава говорил, что он ночует в недостроенном доме, а не на квартире у матери.

– Не очень. – Кира припомнила, как ходила занимать, потому что зарплату задержали, а в школе собирали то ли на ремонт, то ли на учебники.

– Когда я был у нее в последний раз, она рассказывала, как Магомаев посвятил ей песню, а Хрущев здоровался с ней за руку.

Кира прыснула. Она думала, Зорев скажет что-то еще, но он больше не касался этой темы.

Они обошли ферму и вернулись, когда птичье тело уже полностью обрело форму: теперь скульптура напоминала гигантскую глиняную свистульку. Кира сообразила, что, когда в теле земляной птицы прорастут цветы, она будет как настоящий павлин – с разноцветными лепестками вместо перьев.

– Я видел такое в одном городе. – Зорев кивнул на птицу.

– В каком? – Кира смотрела не на птицу, а на него.

– Да неважно, – ответил Зорев. – Там уже ничего не осталось.

Вечер был теплым и солнечным, и ничто не предвещало дождя. Но ласточки летали низко над крышей, и скоро прозрачное голубое небо стало темно-синим, а потом ударил ливень. Он шел стеной, и казалось, что дом, сад, целый поселок заключены под прозрачный купол. Когда дождь закончился, Кира вышла на балкон и увидела, что сирень под окнами осыпалась и земля под кустами стала сплошь сиреневой и белой. Намалеванная розовым мелком на асфальте девочка расплылась.

Пришла соседка и принесла рыбу, которую наловил ее муж, – пять окуньков и две плотвички. Кира нажарила целую сковородку. Когда вернулся Славка, сели ужинать, и Кира долго и живо рассказывала, какие кусты и деревья хочет посадить на участке.

– Что это с мамой? – удивился Женя.

– Нашла свое призвание, – грохнул кружкой Слава.

Потом Женя ушел к себе, а Слава еще долго сидел за столом и пил чай, пока Кира мыла посуду.

– Сколько заплатит-то? У него деньги есть.

– Я не спросила.

Выжимая губку, Кира решила, что завтра наденет на работу платье в цветочек, которое перестала носить, потому что кто-то на работе ляпнул, что оно ей не по возрасту – слишком короткое. И закажет те духи c вольным запахом гиацинта, которые ей понравились в каталоге «Эйвон» – она так терла пахучий глянец, что порвала страницу.

– Ну даешь. Узнаю!

– Не надо, я сама…

Когда последняя тарелка отправилась на сушилку, Слава пошел смотреть телевизор, а Кира вспомнила, что снова не погладила вещи, которые уже неделю занимали стол-книжку. Она разобрала все футболки и наволочки, взгромоздила их аккуратной стопкой. Пока гладила, думала о растениях, а когда закончила, пошла к Жене, попросила у него тетрадный лист и ручку и набросала план посадок. Только тогда, удовлетворенная, легла и сразу уснула. Уставший за день Слава провел ночь на диване перед телевизором, и утром она проснулась одна – впервые за долгое время по будильнику. Стала стягивать ночнушку и увидела на внутренней стороне плеча, под левой мышкой, маленькое соцветие с жесткими, как у бессмертника, лепестками.