Скользнув рукой вдоль ее ребер до небольшой выемки на сгибе бедра, он ухватился пальцами за упругий стебель, и она заныла от боли.

– Что ты делаешь? – прохрипела она, и на глазах выступили слезы.

Кира повела плечом, дернулась, но Зорев держал ее крепко. Обхватив свободной рукой, он прижимал ее локти к груди так, что она не могла пошевелиться.

– Тихо, тихо. – В кулаке он сжимал маленький розовый цветок.

– Пожалуйста, – простонала Кира.

– Не бойся, – сказал он ей прямо в ухо, и шею обожгло дыханием. – Ты же мне доверяешь?

Она не потеряла сознание, просто тупо смотрела в окно. Там на лужайке перед домом было скопление одуванчиков, огромное желтое поле. В три года Кира упала в пруд. Сначала вокруг стояла абсолютная тишина и темнота, а потом чьи-то руки вытащили ее на яркое солнце. Самое отчетливое воспоминание – венок из одуванчиков у нее на шее. Эти мокрые цветы она помнила так хорошо, как будто все случилось вчера.

Придя в себя, она кое-как зажала рану, но по ляжке все равно текло, и пол был теплым и липким. Она не смотрела на Зорева, а когда он подался вперед, чтобы ее обнять, отшатнулась. Тогда он легко потрепал ее по голове – как нерадивого, но все-таки любимого ребенка. Потом она надела юбку, поправила кофту, подхватила белые босоножки с ремешками. Ноги у нее были перепачканы, поэтому она вышла босая на крыльцо, спустилась к желтым цветам.

В тени дома Кира заметила Рахель. Она была умной, поэтому научилась поднимать засов калитки и выходить за ограждение. Кира вытянула вперед руку и тихо позвала, но косуля не шелохнулась, и она пошла к ней по цветам, обтирая ступни и лодыжки, пока кожа не стала совершенно чистой.

Марианна проснулась и открыла глаза. В комнате было темно. Всегда стремительная, она дернулась, подскочила и вдруг замерла как пришибленная. Тело не слушалось: плохо двигалась шея и в голове мутилось. Марианна хотела пить, но для этого пришлось бы вытянуться, напрячься, запрокинуть голову. Каждое движение отвечало одышкой, как будто она весь день не слезала с бегового колеса. С левой стороны что-то сильно сдавливало гортань, но Марианна все-таки приподнялась и сделала несколько быстрых глотков. Теплая вода лизнула больное горло, и она почувствовала облегчение. Улыбнулась бы, если бы могла. Удовлетворенная этой маленькой победой, она вытянулась на полу, осторожно положив голову на подстилку – правой стороной, чтобы было не так больно. Сердце колотилось со страшной скоростью. Обрюзгшее тело била мелкая дрожь. Марианна вздохнула, закрыла глаза и умерла.

Тележка подскакивала на вздутом линолеуме, дрожала металлическими емкостями с зерном и пшенной кашей, лязгала бутылками. У Альфии внутри все сжималось от этого звона.

– Сюда, – сказала ей Кира. Когда она отпирала дверь маленьким ключом, другие ключи бормотали в связке. – Воняет тут, конечно, знатно, но ты быстро привыкнешь. Работа проще простого: утром покормила и свободна.

В маленькой комнате вдоль стен стояли клетки, и в каждой шелестело по мыши. Красные глазки ерзали туда-сюда.

– Писки, стоны, поникшая голова, сгорбленная поза – все подмечай. Никакие процедуры мы не проводим, кровь тоже не берем, это все Москва делает.

– И часто они болеют? – спросила Альфия. Она слышала, как шебуршат опилки под быстрыми лапками, как отлетает прозрачная шелуха от очищенного зерна.

– Порядочно. Но ты их не жалей. Мыши – животные-жертвы, слыхала?

Альфия кивнула. Из «Руководства по работе с лабораторными животными» она знала: «Лабораторные грызуны (мыши, крысы, морские свинки) и лагоморфы (кролики)… умеют скрывать внешние признаки или поведение, сигнализирующие о боли и заболевании, чтобы уменьшить шансы быть съеденными хищниками».