Но, читатель, мне некогда было раздумывать – я был в аффекте, я энергично душил! И пусть то было «энергией заблуждения» (Лев Толстой), пусть по ошибке душил я Марину Стефанну (еще бы не по ошибке! – душил ее тело, а хотел удушить ведь калеку), пусть, наконец, в тот момент я совсем никого не душил – все же был я на верном пути. Трезвость придет!

Зачем же душить? – подумал я, взяв себя в руки, – и прогонять его незачем – он-то как раз мне и нужен.

– Марина, – сказал я, – прости – со мной такое бывает. Затмение! Что ж это были за птицы?

– Не знаю. Зачем тебе?

– Так – хочу тебе сон толковать.

– Толковать?

Читатель уже догадался: у меня в голове бродили какие-то мысли. Нужно было лишь выиграть время, привести их в порядок. К тому же, толкуя сны, очень многое можно узнать… И я начал:

– Во-первых, птиц видеть – к радости, птица в клетке – семейное счастье. Замуж пойдешь!

– Да? – удивился калека. – А когда много клеток?

– Много счастья. Что, замуж-то хочешь?

Лицо и шею Щекотихиной начала заливать пунцовая краска – наверно стыдливости. Она напряженно молчала, смотрела букой – не издеваюсь ли?

– Ну вот, а что калекой была, – продолжал я, – это удача в любви. Очень хороший сон, зря ты боялась. Впрочем, можно иначе истолковать – во всех подробностях. Попробовать?.. Что было еще-то в той комнате?

– Ничего…

– Ну, мебель какая?

– Только красный диван.

Читатель, узнай: никакого дивана в той комнате (речь, несомненно, идет о квартире Геннадия) не было. Были обычные стол, два стула, кровать; но диван – это нет. Не очень умен наш паук-птицеед: виляя таким образом, он не сумеет убедить меня в том, что он – Марина Стефанна. А ведь именно эту весьма удобную возможность я сейчас ему предоставил, начав толковать его (уверен!) мнимый сон. И я спросил:

– Что, больше ничего не было?

– Нет, только еще клетки с птицами.

– А где это было?

– Не знаю. Там окна выходят на бульвар.

Ну зачем ему врать – а, читатель? Ведь я уже знаю, что окна выходят во двор, и бульвара там нет даже близко. Зачем?!

– Ну а вообще, как все это выглядело?

– Было очень страшно, гадко, неприятно – это был какой-то кошмар! Кошмар, понимаешь?

– Ну-ну, оставь. Сколько окон?

– Два рядом.

Вот это правильно – так и должно быть. Действительно было в той комнате два окна (только конечно не на бульвар). Я пересел в кресло, увидел свое отражение в зеркале: совершенно замученная, усталая женщина – морщинки у глаз, лицо какое-то пористое, жирное. Еще бы: такой бурный день – просто безумный! А тут еще глупые сны.

И с чего это Томочка нравится Сержу? – подумал я, разглядывая ее отражение. – А ведь эта дурацкая прическа (она провела рукой по своим волосам), идиотически выгибающиеся кудри без всякого цвета, этот курносый носок и дебильные глазки – все это так ему нравится (я испытал) – я любил это, будучи Сержем, и чувствую жалость теперь, сам став Томочкой. Впрочем, так жалко, как нынче, она никогда не смотрелась. Хоть я и всегда находил в ней поразительное сходство с нанайской ряшкой Павла Первого, но сейчас это был уже совсем какой-то развенчанный император. Впрочем, она за собой, вероятно, следила, а я за ней – нет (так только – наблюдаю со стороны).

Голова кружилась, томящая слабость разлилась по всем моим членам, и легкая тошнота подступала к горлу. Неожиданно я вдруг почуял горячие влажные волны, прилившие между ногами, и… от ужаса вздрогнул, остолбенел, еще просто не веря… У меня началась менструация – обыкновенное женское.

Странное чувство, читатель, – такое впечатление, что с твоим телом что-то происходит, а ты ничего не можешь поделать, – как во сне.