– Что?

– Геннадий, я хочу сказать…

– Я не Геннадий, но Евгений. А не мало их у тебя было, правда? – спросил он, ехидно улыбаясь.

Ну почему мужчины после всего, что было, становятся такими хамами?!. – почему, читатели? И ведь, если он не Геннадий, мог бы сообразить, что… Э, да он еще ничего и не знает – пришел, увидел, победил! Хорошо быть женщиной, вот только… Кстати!

И я спросила:

– Евгений, а ваша фамилия не Марлинский случаем?

– Можно подумать, что ты меня первый раз видишь пл…

– Ну так смотри на кого ты похож, – сказала я, подавая ему зеркальце. Он взглянул и сердито ответил – по врожденному своему тугоумию вообразив, видимо, что перед ним не зеркало, а мой портрет:

– Я на него не похож и зовут его не Геннадий…

Но тут вдруг сообразив, что губы мои в зеркале движутся и что, следовательно, это вовсе не мой портрет, а его собственное зеркальное отражение, – сообразив это вдруг, он всплеснул руками и бросился бежать. Как и все!

И бог с ним! – как он меня измял. Кое-как привела себя в порядок и потащилась домой с ощущением измочаленной шлюхи.

На Сретенском бульваре мне встретились знакомые тела: Серж с перевязанным ухом и совершенно голая Марина Щекотихина, трогательно ухаживающая за ним. Серж явно узнал меня (Тому, читатель), – узнал, но виду не подал. Не заметил! А Марина Стефанна, увлеченная своим новым кавалером, и вправду не замечала ничего вокруг.

Значит это не Томочка, значит опять перемены, значит дома я встречу кого-то другого, если кого-нибудь встречу вообще. Впрочем, возможно, что мне показалось – все-таки совсем голая Венера на улицах Москвы…

Через пять минут я звонил к себе. Дверь открыла Марина Стефанна, завернутая в простыню.

– Как вы здесь очутились?

– То есть как, милочка? – отвечала она.

– Я вам не милочка! Как вас зовут?

– Мария…

Уж тут я взбесился – «Мария», читатель!

– А не Марина Стефанна?

Тут она стала оправдываться, впрочем, – весьма неискусно:

– Это со сна! – страшный сон мне приснился. Мне снилось, что я превратилась в калеку – это ужасно! – едва ходишь, вся трясешься, все болит. А потом еще и в Марию… вот я и сказала…

Сон она видела? Нет, читатель, это не Томочка. И никак не Марина – та сейчас где-то с Сержем. Или Серж уже с Томочкой? Нет – не Марина! – разве боги видят сны? Откуда известно, что это был сон? Нет, она не богиня. Все врет! – я уже знаю: это расслабленный. Ведь ему одному только выгодны эти обмены. О, а мне-то уж как надоело быть женщиной! Хватит с меня подчиненно-почвенного положения, когда всякий Марлинский может вот так вот прийти, надругаться, подавить твою женскую гордость и честь…

– И ты часто видишь подобные сны? – спросила я вкрадчивым тоном.

– Да как тебе сказать…

– Хватит ломаться! – заорал я, уже окончательно забывая себя, – хватит! – и, схватив мнимую богиню за прекрасную шею, стал душить.

– Ах, что ты делаешь? – хрипела она, – отпусти. Да за что же?.. Я видела… Страшный сон… О… о птичках…

Я ослабил хватку:

– О птичках? О каких – орлах? канарейках? Оборотень, чтоб ты сдох!..

– Да что ты?

– Что я? – и опять я сдавил это бело-лилейное горло, – сейчас удавлю тебя, сука! Трясун, паралитик, калека…

– Но это ведь только приснилось! – шипела она, – я тряслась, ходила среди клеток… кормила птиц!

Я плюнул, разжал свои пальцы – ну как его изловить!?

Не портить же знойно-прекрасное тело Марины Стефанны? – оно-то ни в чем не виновно.

Однако, откуда взялась неколебимая моя уверенность в том, что в этом добротном лоснящемся теле поселился убогий урод? Что это у меня за догматическое богословие такое? – женщина утверждает, что видела сон, значит уже и не богиня. А может она богиня иного характера? И что с того, что минуту назад она была на бульваре? – ведь все здесь так зыбко, ведь можно представить себе, что я начал душить одного, а закончил – кого-то другого… что-нибудь в этом духе.