– Ты не представляешь, Руди, какую бурду подают нынче у нас! И это в Вене! Бог весть, что они в кофе подмешивают! Ладно бы еще цикорий или ячмень. Правительство на всем экономит, цены взлетели до небес.

Хейзер неторопливо обрезал сигару.

– А почему ты не спрашиваешь о Спящем?

Лейбович подпрыгнул на стуле.

– Ради него я в Интерлакене! Где мой покойник?

Селестина отложила вышивание и подошла к столу.

Лучше бы Лейбович не спрашивал. Полтора года русского держали в мансарде, на третьем этаже. Специально для него соорудили потайную комнату. Ни гости, ни родня, ни прислуга не должны были знать об этом. Потом удалось построить лабораторию. Это на десяток метров ниже гаража. Ее хорошо оснастили. Чтобы соседи не заподозрили, сказали им, что рабочие роют котлован под гараж для двух автомобилей. Из гаража в лабораторию можно спуститься через потайную дверь.

– Дорого! – восхитился Лейбович.

– Продали пару аптек, – сказала Селестина, – заложили драгоценности.

– Ну, так показывай же! – воскликнул Лейбович, отодвигая блюдце с чашкой и недоеденное пирожное. – Я сгораю от нетерпения!

Они спустились в гараж.

Хейзер нажал на кнопку, бетонные панели раздвинулись, образуя проход, вспыхнуло электричество, освещая лестницу.

Внизу оказалась еще одна дверь, металлическая, с винтовым замком, как в бомбоубежище. Хейзер открыл, и они оказались в довольно просторном помещении, уставленном приборами. В особой нише стояла барокамера, к которой тянулись трубки и провода.

Под стеклянным колпаком Лейбович увидел Гардаша.

Судебный медик замер, разглядывая знакомое лицо русского. Он не похудел и не пополнел, почти не изменился, если не считать отросшей, но аккуратно постриженной бороды.

– Царица небесная, он спит с октября пятнадцатого года! – воскликнул Лейбович. – Сейчас весна шестнадцатого. И за это время ни разу не просыпался?

– Нет, – ответил Хейзер, – он в глубочайшем сне. Его нервная система работает нормально, но он не реагирует на болевые раздражители. – Хейзер потыкал иголкой в разные части тела Александра. – Ранки на голове, как видишь, полностью зажили, остались небольшие шрамы. Он полностью здоров.

Лейбович обошел вокруг барокамеры, освещаемой изнутри голубоватым светом.

– Интересно, он слышит нас?

– Неизвестно. Может, и слышит, только ответить не может.

– Алекс, – позвал Лейбович, дотронувшись до плеча Гардаша, – если вы слышите меня, моргните.

Лицо Гардаша оставалось неподвижным.

– А если он вдруг проснется в твое отсутствие?

– Лучше бы он пока не просыпался, – заметил профессор, закрывая крышку барокамеры. – Ничего хорошего в этом мире его не ждет.

В этот момент Хейзеру показалось, будто Спящий улыбнулся уголками губ. Профессор тряхнул головой, снял пенсне и принялся нервно протирать его замшей.

За обедом Лейбович рассказал другу про неудачную попытку Шлоссера конфисковать аэроплан «Желтая Рыба». Про его бегство, поиски обломков, и про вдову Гардаша, которая поселилась в доме Шлоссера. После похорон ее никто нигде не видел. Ни один житель Граца. Может быть, она уже покинула Австрию, а Генрих обзавелся любовницей?

Но Катя никуда не уехала. По приказу Шлоссера, его мать, похожая на старую ворону, заперла графиню в ее комнатах и не выпускала из дому. Это произошло после того, как пьяный Шлоссер залез в постель Кате, взял ее насильно, и потом делал это так часто, как ему хотелось. Она сопротивлялась, царапалась, плевала в лицо, – ничего не помогало.

Дважды она пыталась бежать, но оба раза ее ловили, связывали и возвращали в дом.

Возможно, Генрих отпустил бы наложницу раньше, но Катя поклялась испортить карьеру полицейскому-насильнику. Она обещала написать жалобу начальству и даже добиться приема у самого императора.