На всю столицу варит борщ.

Все это, милый мой читатель,

Петлистый коридор Москвы,

В котором я, как вы, петлятель

И наблюдатель, как и вы.

Здесь все всегда на честном слове

И все мучительно всерьез.

У мокрых подворотен, что ли,

Просить подмоги наперед?

Раз все всерьез, так значит крышка.

Москва играет в кошки-мышки

С тем, кто и думает-то слишком,

А после сам себя берет

В охапку и все пишет, пишет.

Чего, никто не разберет.

Кого-то в сон смертельный клонит.

Кому-то очи ест до слез.

Здесь некогда живал писатель,

Он шубы длиной не носил.

Но знал, что надо улыбаться.

Что было сил, что было сил.

И так всю жизнь на этой силе,

По пояс уходя во тьму,

Он выплывал, читатель милый,

И было весело ему!

Дудочка

Продеть бы дудочку

В ушко той улочки

И продудеть на ней всю жизнь,

Обрыскать с нею закоулочки

И тихоходную теплынь.

Сыграть тишком про то, как тризною,

Квартиросъемщики судьбы,

Справляли мы свою непризнанность

И невозбранность, стало быть.

А если нам потом покажется,

Что наша песня невпопад,

Что попадали всюду катыши

Ненужных скомканных бумаг –

Что ж, значит так тому и быть,

Хозяюшка-судьба!

Ведь невозможно песнь сложить,

Не положив себя.

Гейне

Что там за шепот?

За пропасть, за оползень?

Детской простуде скончания нет.

Нет чтобы крикнуть: «немедленно! Воздуху!»

Легких не хватит. Не тот континент.

Что ж ты хотел?

Умирать научись.

В мякише снега

Тонет столица

Это все лица да лица да лица,

Это все Богом прикрытая жизнь.

Нежный болтун, стрекотун и охальник!

Хочешь я сказку тебе расскажу?

Жил-был на свете старик-полумальчик -

Полустарик. Полужизнь-полужуть.

Хочешь другую: там дело в вязаньи,

Из-за вязанья все дело пошло.

Кто-то связал этот дом, где лобзанье

И предсказанье слилися в одно.

Хочешь? Но сказки топорщится негус,

Будто бы страха клеенчатый пол

Стал под ногами ходить. И отведать

Страшно душе кареглазых крамол.

В зубьях застрянет все та же мякина,

Та, из которой и ныне творим.

Тени немножко и фурацелина,

В детстве казавшегося неживым.

Что за борщец нашей осени славной!

С краешку залпом его отхлебни:

Хвойная шуба и город неглавный

Или подобие легкой земли.

Той да не той же, в которую ляжем -

Той, на которой родился вчера.

И продирается в крап экипажей

Воздух, да вот он, скорее, пора!

Четвертый день. Пробуждение. Осень

ххххх

Киев-город, кому ты ворог?

Не кивай ты мне на ходу.

Слишком пепельный ты и сливовый,

От рассказов таешь во рту.

ххххх

Оптический обман

И страшный сон душевный,

И правая рука

Соседа на груди

Как будто у меня.

И алый смрад харчевни.

Падучая, стряпня

Да Брейгеля мазня.

Осень

Со всех концов был город подожжен.

Шутила осень. Весен родственница,

Но из очень дальних.

Был ею бурый Кремль учрежден

И желтым подчинен опочивальням.

Я с нею был. Я был в ее рядах!

И, лишь блеснул в ночи форпост печальный,

В моей душе внезапно вырос страх.

И трясся я, как пес на мыловарне.

И понял я, чем нас она взяла:

Огнем горячим труб и губ горячих,

Который лился с веток на ура

И множество нам обещал подачек.

Я не мечтал об этом никогда.

Но я хотел, чтоб были счастливы другие.

И радостно, не ведая стыда,

Я в небо запрокидывал Россию!

Я клал ее к пылающим ногам

Понурой Софьи, злой Екатерины.

А галки в небе затевали гам,

Как будто без особенной причины.

Теперь все кончено. Отцарствовали обе.

Одну громадный братец потеснил,

Вторая – из последних сил -

Мне улыбалась ласково во гробе.

Околыш леса у меня на лбу,

И я не знаю, за кого воюю.

А та, что улыбалася в гробу,

Нам дочку выслала свою родную.

Я на нее гляжу: бела как мать,

Краснеет больше, меньше веселится.

И я готов опять принять обет

И за нее опять до смерти биться.

Осень- Евпраксия

Я не знаю, кому быть горше,

мне ли, осени? Я грешу