– Якунка..

– Цыц, – показал ей Гришка кулак, а сам бегал глазами по двору, присматривая ближайшую палку, до которой мог бы добраться.

Волк взвыл, задирая морду вверх, пронзительно, до мурашек, растягивая скорбный звук. Поднялся небольшой ветер, приводящий в движения остатки жухлой травы и тонкие ветки деревьев. Ребенок забарахтал руками и ногами, весь извоженный в земляной слякоти после дождей, продолжал улыбаться и не осознавал о нависшей над ним опасности.

Волчья голова, висевшая на частоколе, немного приоткрыла пасть и тусклые мертвые глаза вдруг вспыхнули яркой новой силой. Засветились оранжевым светом. Волк взвыл ещё сильнее, выдавливая всю боль, что жгла его изнутри.

Фекла, ухватившись за сердце, попятилась в сени, так и рухнув на пол. Сойка мычала, глотая сами собой текшие слёзы.

Из сеней, переступив через Феклу и отодвинув Сойку с Варькой, вышла Йара. Она неспешно, но очень уверенно сошла с крыльца. Дикий зверь враз уловил твердость в поведении; волки это всегда хорошо понимают и чувствуют. Гришка по инерции хотел цыкнуть, чтоб не лезла вперед мужика, да мелькнувшая мысль, что все средства хороши, ведь сына выручать надо, заставила опустить руку. Да и что шибко за чужеземку переживать. Йара же, заприметив справа от крыльца топор, воткнутый в чурку (Гришка вот недавно разрубал им тюк с добычей), подошла, с силой ухватила за деревянную рукоятку и выдернула вверх.

Сойка перестала выть, и, наверное, даже дышать, смотрела на гостью. Слышно было только, как ветер, нарезая круги по двору, нашептывал:

– У, уккк, у, уккк…

Йара подошла к волку на расстояние примерно полутора метров и в воздухе рубанула топором, словно от зверя шли нити и она их пересекала.

Волк смотрел и нюхал воздух. В нём боролись желание броситься на это странное человеческое существо, посягнувшее на его силу, развивавшего страх, и понимание, что если он это сделает, то придется выпустить детёныша, а детёныш – это всегда очень сильный козырь, за них бьются до последнего и отдают без сожаления жизни.

Йара обходила волка вокруг, продолжая при каждом шаге рубить воздух. На самом деле она отсекала его нити памяти, заставляя забыть всё, что произошло на этом дворе. Волк молчал; задирал морду, намереваясь завыть, но не мог.

Сделав круг, она отбросила топор и посмотрела ему прямо в глаза, дикие, сильные. Волк дрогнул и ослабил хватку. Малыш, ёрзая и сопя, выбрался из-под мощной лапы, постоял, разглядывая волка, и побрёл к матери, так и сидевшей в полуобморочном состоянии на крыльце. Йара подошла к волку и провела рукой по шерсти. Он, не поворачивая головы, оскалил клыки, собираясь зарычать.

Фёкла и Варька, выглядывая из-за дверей, стали креститься. Гришка попятился, заталкивая Сойку и сына в сени.

Йара гладила волка по жесткой шерсти и, не размыкая губ, пыталась выводить какой-то древний забытый мотив праотцов, извечный и тоскливый. Волк ослабил оскал, размяк. Она попыталась, обхватив его руками насколько могла, приподнять и заставить развернуться. Неохотно грузно он все таки поддался усилиям человека и встал. Йара потянула его за собой, со двора. Волк не торопился, посматривал на испуганные лица людишек, толпившихся на крыльце и причинивших ему столько горя. Но понимал, что изменить уже ничего было невозможно, и память заглушить было нельзя. Вся душевная боль, засевшая навечно в волчьей душе, пульсировала настолько сильно, что пробивалась сквозь кожу. Тончайшие нити памяти, что Йара попыталась перерубить, продолжали развиваться и гореть; не так-то просто оказалось всё позабыть.

Йара это осознавала; она оставила волка и шагнула к частоколу, сняла голову. Оранжевый свет потух и зрачки затянула мутная белёсая пелена. Йара замотала голову в подол своего сарафана и пошла прочь, махнув волку следовать за ней.