– … нужны доказательства нашей политической состоятельности! Вы меня понимаете, Павел Андреич?

Концов «понял».

– Шпионаж?

Кутахов замялся. Если он, сам прямолинейный во всём, и пытался возразить против избыточной прямолинейности Концова, то сделал это не слишком убедительно и активно.

– Ну, зачем сразу так…

– А Вы предпочитаете упаковать это как-нибудь покрасивше? – ухмыльнулся Концов, глядя прямо в глаза Кутахову. Тот не выдержал этого взгляда и смутился: Концов хоть завтра мог уйти к своим миллионам, о наличии которых у полковника в РВС не говорил только немой. А с кем тогда останется Кутахов? С Клеймовичем и его людьми?

– Ну, если хотите… если Вы так ставите вопрос – то: да! Да!

Он решительно тряхнул наголо бритой головой. Это у него получилось даже с большим эффектом, чем, если бы он тряхнул кудрями.

– Нам сейчас приходится торговать секретами, потому, что это – единственный товар, за который покупатель готов платить! Как военная сила, мы – ничто! Нам ещё только предстоит стать такой силой! А до этого, уж извините за прямоту, нам придётся старательно поползать на брюхе, преданно заглядывая в глазки хозяевам! И в этом я очень рассчитываю на Вас, полковник!

– В совместном ползании на брюхе? – не изменил усмешке Концов.

Кутахов не опешил от нахальства, хотя никому другому он не простил бы подобной вольности. Однако Концов не был «кем-то другим». Это был Концов, во многом напоминающий генералу самого себя – такой же отчаянно-смелый, грубоватый, однозначно понятный и без «интеллигентских выкрутасов». Именно такой, каких только и любил никого не любивший Кутахов.

Поэтому сейчас он лишь усмехнулся вослед концовской дерзости. Добродушно, так, усмехнулся.

– Хм… Не исключено, Павел Андреич, что и в этом – тоже… Однако – шутки в сторону… Дело, которое я намерен Вам поручить – совсем не шуточного свойства.

Концов подобрался: он хорошо, и не в теории, усвоил смысл библейской истины: «Всему своё время». Поэтому он трезво представлял себе границы допустимого в обращении с начальством.

– Я Вас слушаю, Ваше превосходительство.

Прежде чем начать, генерал походил по кабинету, собираясь с мыслями и набираясь решимости.

– Помните, Павел Андреич, по прибытии в Константинополь Вы докладывали Барону о выполнении поручения генерала Клеймовича?

Из тактических соображений – нужно было прикинуть, куда это клонит шеф РВС – Концов старательно и правдоподобно изобразил амнезию.

– Поручение? Клеймовича?

– Ну, да! Ну, помните, ещё в Севастополе он поручил Вам спрятать архив штаба армии и отдела контрразведки?

«Вспомнив», Концов звучно шлёпнул себя ладонью по лбу.

– Ах, Вот Вы о чём! Ну, конечно же, помню! Разве можно забыть, как штаб и отдел контрразведки дружно бросили меня «на съедение» «красным»!

Ответ по эффективности превзошёл вопрос – и генерал покраснел. За бесчестными делами он ещё не утратил способности к честным оценкам.

– Видите ли, Павел Андреич… Тогда была такая обстановка… «красные» уже прорывались к порту… и мы подумали… Ну, и… Вот…

Закончив весьма «красноречивое» выступление, генерал беспомощно развёл руками, словно говоря: что было – то было.

Смятение генерала удовлетворило Концова. Он своей цели добился: в очередной раз продемонстрировал начальству колючий и независимый характер, с которым надо не только мириться, но и считаться. Хотя бы – в силу исключительной ценности его обладателя.

– Я – не в претензии, Ваше превосходительство. Я – солдат, и лирика – не по моей части.

Кутахов перевёл дух и заулыбался.

– Рад слышать это, Павел Андреич. В очередной раз приятно убедиться в том, что я в Вас не ошибся. Полагаю, что ни тот… м…м…м…м стародавний инцидент, ни отставка благоволившего Вам Барона не повлияют на перспективы нашего сотрудничества? Поверьте, я ценю Вас нисколько не меньше Его Высокопревосходительства!