– Я не считаю возможным давать оценку взаимоотношениямсвоих начальников, Ваше превосходительство.

– Похвально, Павел Андреич!

– Нет, это я – не ради похвалы, – ухмыльнулся Концов. – Просто констатирую факт. Меня интересует дело – и только дело. Если Барон решил выйти из игры – это его выбор. И я его принимаю как данность. Значит, так тому и быть. Один ушёл – другой пришёл. Естественная смена поколений. Лирика здесь неуместна.

И содержание, и форма ответа произвели благоприятное впечатление на Кутахова. Сам он так куртуазно изъясняться не мог – да и Концов был в ударе. Лицо главы РВС растянулось в довольной улыбке.

– Однако, какой у Вас прагматичный подход к делу, дорогой полковник! Что значит Европа, Париж! А я, грешным делом, полагал Вас человеком исключительно Барона, и поэтому с опаской выходил на этот разговор.

– Вы полагали меня человеком Барона? – усмехнулся Павел Андреич. – Ошибаетесь, Ваше превосходительство: я – человек самого себя. И только себе я присягал на верность. Прошу меня понять верно – и не поминать ни государя, ни России: мои слова – вне этого контекста.

Павел Андреич не лгал. Да, он заверял Барона в лояльности и даже преданности – но только до известного предела: до отставки Барона. Да и его заверения носили тактический характер: ему нужно было выглядеть человеком Барона. Нужно для того, чтобы поддерживать в Его Высокопревосходительстве готовность продолжать интриги против Кутахова и Клеймовича – на пользу третьего… в данном случае, четвёртого радующегося: самого себя. Отставка Барона и выданная тем на прощание «индульгенция» освобождали его от «клятв верности».

В стратегическом же плане Концов действительно был человеком самого себя. И чем дольше – тем дальше: чем дольше он формировался как миллионер – тем дальше он отходил от всего, что не способствовало накоплению капитала, не говоря уже о том, что могло влечь за собой его растрату. Концов, наконец-то, становился тем, кем он и должен был стать: добропорядочным состоятельным эгоистом. Но пока мундир не был снят, и, главное, пока не были сняты оковы ГПУ, ему приходилось играть роль. И – не всегда ту, какую он отводил себе сам.

– Вы ведь уже здесь не первый год представляете особу Барона, не так ли? – улыбнулся Кутахов, извлекая Пал Андреича из мыслей.

– Да, Ваше превосходительство.

«Ваше превосходительство» из уст полковника Концова нисколько не задевало Кутахова: полковник не обязан был уподобляться ротмистру Телятьеву. Держа в уме, в том числе, и эти соображения, генерал улыбнулся ещё шире.

– Ну, а теперь никого представлять не надо, дорогой Павел Андреич: наш Союз – в лице его руководства – перебирается сюда на постоянное жительство. В Сербии останется лишь наше представительство, ибо остаётся прежней дислокация основных сил РВС.

Кутахов взял паузу и задумался. Когда он зазвучал вновь, энтузиазма в нём было уже значительно меньше.

– Не хочу скрывать от Вас, Павел Андреич: наш Союз переживает сейчас не лучшие времена. Непрекращающиеся склоки, моральное разложение отдельных офицеров и даже отдельных частей, настроение безысходности… Всё это не способствует укреплению наших рядов. Но это ещё полбеды. Самое неприятное для нас сейчас – отсутствие денег. Потому, что нет денег – ничего нет! Ни конкретных дел, ни спонсорской помощи, ни авторитета в эмигрантских кругах и в кругах правительств стран места пребывания – ничего!

Он вздохнул: минор быстро перешёл в подавленность.

– Мы, конечно, не сидим, сложа руки, пытаемся заручиться согласием потенциальных кредиторов, но…

Он взглянул Концову прямо в глаза: ему, солдафону до мозга костей, это не составляло труда.