В: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим… Возлюби ближнего твоего как самого себя.

А.И: Вторая часть финальной мистерии – это богооставленность на кресте. Когда издевательства заканчиваются, крест поднимается, и Христос как бы изымается из мира людей. Все Его мучители оказываются ниже – их головы теперь у Его ног. Это очень интересный момент. С одной стороны, мы видим казнь, а с другой стороны – человека, который, будучи казнимым, поднимается над этим мирским уровнем. И вот Христос остается один на один с самим собой. Людям там, которые внизу, до Него уже нет дела: солдаты начинают играть в кости, мать с апостолом Иоанном не имеет возможности к Нему приблизиться, а остальные потихоньку расходятся. Его последние слова: «Господи, Господи, зачем Ты меня оставил?» выражают состояние предельной богооставленности. Она загадочнейшим образом отзеркаливает ситуацию изгнания Адама из Эдема, когда он в наказание за совершенный проступок так же был лишен общения со Всевышним. Но теперь, в ситуации на кресте, лишение, оставление Господом Своего Сына служит наполненной глубочайшим смыслом платой за вход обратно, за возвращение в Рай и последующее воссоединение с Богом. Это одна из модальностей Искупления, выкупа Христом тяжести совершенного Адамом первородного греха.

Эта сцена является одной из самых загадочных в Евангелии: в ней Бог оставляет Самого Себя и при этом остается Богом. Понять это без сатанинской антитезы, изложенной выше, конечно, невозможно. Причем, надо заметить, что в мифе об Адаме этой антитезы изначально нет, она там полностью отсутствует. Змей из Эдема – типичный трикстер наряду с прочими первобытными Кроликами, Воронами, Пауками и т. д., но не более того. В чем-то он невероятно смышлен и отлично соображает, как можно напакостить, отманипулировав Адамом и Евой, а в чем-то – так же, как и большинство его мифических собратьев – удивительно бестолков, будучи не в состоянии просчитать последствия собственных поступков, за что в конце концов и расплачивается, настигаемый Божественным проклятием. Но до того расщепления мироздания на силы Добра – Света и Зла – Тьмы, которое присутствует в Евангелии (прежде всего, конечно, в сценах дебатов Христа с Сатаной), он, конечно, не дотягивает.

Церковная традиция, однако, именно в стремлении провести параллель между Христом и Адамом, наделяет Эдемского Змея богоборческими чертами, которые позволяют, отнеся его к силам космического Зла, воспроизвести Евангельскую антитезу. Для этого, собственно, и объявлялось, что в змея вселился сам Дьявол102. Этот ход, с одной стороны, сближал между собой Евангельскую мистерию и Эдемскую историю, делая как бы одну наследницей второй, а с другой стороны лишал Эдемский миф самой ценной его части – его алхимической недуальности, делая его расщепленным и тем самым плоским.

Это происходило и продолжает происходить по сей день, в первую очередь, потому, что такое дуалистичное расщепление сохраняется прежде всего в восприятии Евангельского рассказа, а уж потом, естественно, переносится на миф о первородном грехопадении. Дуализм традиционного христианского восприятия выражается в том, что дьявол, даже будучи посрамлен, тем не менее, оказывается посрамленным не как иллюзия, а как реальная сила, и тем самым даже после посрамления сохраняет за собой атрибут реальности. Такое восприятие природы зла гипостазирует это самое Зло в христианстве, хотя и при условии его неравноправности Добру103. Тем самым закладывается мощнейшая культурологическая мина под самый фундамент всего вероучения. Последующие негативные явления и перегибы, наблюдавшиеся в истории христианства, – от инквизиции до игнорирования плоти – так или иначе ведут свое происхождение от этой мины. Даже нынешнее проигрывание христианством духовной битвы за людские сердца восточным религиям – прежде всего, буддизму (просто потому, что буддизм находится гораздо ближе к истокам недуальности) – также связано в том числе с восприятием природы зла.