– Ух ты! Красота-а-а…

Ветер отчаянно трепал их развевающиеся тонкие косички и шуршал тростниковыми юбками. Старухи вдыхали свежеющий ночной воздух полной грудью и в какой-то момент повернулись друг к другу…

– А-А-А!!!

Дикий вопль прорезал ночь.

«До чего же нервный машинист. То тормозит, то сигналит. Невозможно заснуть!» – подумали некоторые пассажиры, беспокойно ворочаясь в постелях своих купе. Но сам машинист был удивлен не меньше пассажиров. Уж он-то знал, что не притрагивался к гудку.

Впервые разглядев друг на друга при лунном свете после своего падения, Клара и Дора шарахнулись в разные стороны и едва не соскользнули с крыши мчащегося поезда. Теперь они стояли, раскрыв в немом ужасе рты и округлив глаза. Обе с головы до босых ног были теперь блестящего черного цвета. Два силуэта со сверкающими в сумраке белками глаз потрясенно замерли в лунном сиянии.

– К-к-клара?..

– До-дор-ра?

– Что с тобой стряслось? Ты почернела как… как… галоша! Посмотри на себя!

– Это ты на себя посмотри – Отелло-Фрутелла! У меня чуть инфаркт не случился, когда я тебя увидела! Чуть инсульт не случился!

– А у меня – аппендицит чуть не случился!

– Тебе ж его вырезали лет сто назад. Что ж ты врешь?!

– Ну, тогда грипп! У меня чуть грипп не случился! А! А-А!! А-а-апчхи!!! Вот видишь, до чего ты меня довела!

Дорин чих мог иметь самые катастрофические последствия. Например, когда на нее однажды набросилось чиханье из-за смога в Большом Городе, Доре удавалось вычихивать из окна довольно крупные предметы, а из Клариной головы – даже свежесочиненные кларики. Поэтому едва Дора начинала чихать, как Клара пыталась сменить тему разговора и отвлечь свою подругу от этого ужасного занятия. На этот раз она начала себя обнюхивать. Дора сразу же перестала чихать и уставилась на спутницу.

– Ты чего вынюхиваешь-то?

– Слушай, Дора! Так ведь это мазут!

– Какой мазут?

– Ну, на котором поезда ездят – как бензин у машин. Мы с тобой провалились и в него вляпались! Поэтому мы такие черные!

– Круто, Клара!

– Супер, Дора!

Вот это был кларик! Бабки даже пропели его раза три-четыре, приплясывая прямо на крыше и хохоча. Потом они устали и немножко посидели молча, рассматривая звезды и давая названия на ходу выдуманным созвездиям.

– Смотри-смотри – вон звездочки в ряд идут, а потом линия загибается. Это знаешь что?

– Сосиска?

– Сама ты… шпикачка пражская. Это созвездие «Клюка Клары».

– А почему Клары-то? А не Доры, например?

– «Клюка Клара» звучит лучше.

– Да? Ну тогда… тогда смотри – вон видишь круг справа от «Клюки Клары»? Это – «Дыра Доры»!

– Какая еще дыра?

– Черная! Черная дыра. Туда что ни попадет – все пропадет. Клюка твоя, сосиска, котлета, бутерброд какой-нибудь…

– Да-а… Хотела бы я сейчас на месте этой дыры оказаться – сырничков туда закинула бы и кофейком полила!

– Так пошли на абордаж!

Клара и Дора решили спуститься к какому-нибудь окну и вежливо рассказать пассажирам, что они-де не местные, денег и документов у них нет, одежду украли. А потом попросить хоть что-нибудь перекусить.

Первой вниз полезла Дора. Она оказалась перед единственным освещенным купе во всем поезде, в остальных пассажиры уже улеглись спать. Заглянув в окно, Дора увидела сидевшего к ней боком у маленького столика мужчину, который что-то увлеченно писал левой рукой, прямо не снимая плаща с поднятым воротником и шляпы с широкими полями. Рядом с бумагой и почтовым конвертом на столике лежал большой разобранный пистолет и принадлежности для его чистки – маленький шомпол с щеточкой, масленка и тряпочка. В лежавшей отдельно обойме зловеще поблескивали мутно-желтыми гильзами патроны, тут же был и отвинченный от дула здоровенный глушитель для беззвучной стрельбы. Дора даже не заметила, как взлетела по клюшке обратно на крышу.