– Ну что, сообразим на портвишок? – рявкнула она вдруг так, что все подпрыгнули. На секунду это оживило обстановку, но тут же все снова сникли.

– Денег нет, – простонал Герман.

– Да когда они были? – возразила Юна и распорядилась. – Выгребайте мелочь из карманов!

Вскоре у Юны в горстях оказалась увесистая горка монет.

– Ну что, добровольцы есть? – поинтересовалась она, обводя взглядом апатичных приятелей. – Чп?

– Юночка, ты представляешь себе, это же надо встать, взять деньги, спуститься с девятого этажа, пересечь двор, зайти в магазин, отдать деньги, забрать выпивку, пересечь двор, подняться на девятый этаж… А если в магазине еще и очередь? Нет, я на такой подвиг не способен!

– Ну и черт с тобой! – искренне сказала Юна. – Ган! Ган, ты же меня любишь?

– Люблю безумно, но Юночка, зайка моя, у меня ноженьки не пляшут, рученьки не машут, сердце выпрыгивает, печень вываливается, и требуется ампутация позвоночника… Ты же не отправишь меня, такого больного, в бешеную даль?

– Отправлю! – пообещала Юна, вкладывая в эти слова несколько иной смысл. – Бриг, сходи, а?

– У меня стоит, ходить не могу, – лениво, с обезоруживающей откровенностью произнес он.

– Я пойду, – вдруг встал Дон.

– Я тоже, – вместе с ним поднялась тихая, незаметная Катя. С их уходом, в ожидании скорого разнообразия жизни в виде портвейна, компания ожила. Герман взял гитару, провел по струнам и запел:

– В темно-синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов-колдунов

Облетает листва…

На полянке траву

Панки в полночь курили

И при этом

Напевали

Странные слова…

Припев подхватили все, воодушевляясь с каждым словом все больше. В конце концов все уже просто радостно орали слова песни, не заботясь ни о каком эстетическом чувстве, и уж тем более забыв, что в песне есть мелодия.

– А нам все равно, а нам все равно,

Твердо верим мы в древнюю молву:

Храбрым станет тот, кто три раза в год

В самый жуткий час курит трын-траву!..

На этом жизнеутверждающем аккорде крышка люка распахнулась. Но на крышу вылезли не Дон с Катей и портвейном, а дядька в майке-тельняшке, обтягивающей пивное брюхо, тренировочных штанах с пузырями на коленях и в тапочках на босу ногу. В руках он держал двустволку.

– Наркоманы! – с ходу заорал он. – Алкоголики! Тунеядцы! Водку здесь пьянствуете, наркотики курите! Ментуры на вас не хватает! Дитям гулять мешаете!

– Они у вас что, по крыше гуляют? – поинтересовалась ехидная Юна.

– Какая разница! Прыгаете здесь по головам, бегаете, как пушки!

– Пушки не бегают! – расхохотался Бриг. Это взъярило дядьку еще больше.

– Расстреляю вас на фиг, мне еще и спасибо скажут! – проорал он, наставляя на Брига свое ружье. Тот же при виде этого захлебнулся смехом, он хохотал от души, словно ему рассказали новый анекдот. Остальные ошарашенно наблюдали за этой картиной.

– Бать, да ты чего? – первым опомнился Ган.

– Я вам не батя! Ваши бати – шлюхи подзаборные, а моя дочь в аспирантуре учится!

– Мы тоже учимся, – отпарировала Юна, – и тоже не в спецшколе!

– А вы стреляйте, стреляйте! – веселился Бриг. – Вот только в дуле у вас погремушка торчит! Это ничего, да? Не помешает?

Дядька заглянул в дуло своего ружья и, действительно, извлек из него оранжевую погремушку на палочке.

– Внук, наверное, засунул, – засмущался он. Спрятал игрушку в карман, и, кряхтя, начал спускаться в люк. Однако оставлять поле боя просто так ему не хотелось, поэтому он напоследок погрозил кулаком и заявил:

– Еще хоть один звук увижу – пеняйте на себя!

– Не увидите ни звука, честное пионерское! – торжественно пообещал Бриг и снова захохотал.

– Нет, ну вы посмотрите на него! – начал дурачиться Чп, едва дядька скрылся из виду, – всех перестреляю! Еще хоть звук уви-ижу!.. А сам-то, блин, пузатый, как беременный. Да я бы его одной левой! Мышцы надо качать! Мышцы! Вот, как у меня! – он задрал рукав рубахи, согнул руку. – Смотри, какие у меня мышцы! Прямо играют! – обратился он к сидящей неподалеку Ольге. – Ведь играют же, правда?