***

…Дикий храп. Распластанное на полу, большое мужнино тело издаёт резкий, тошнотворный запах перегара. Не дошёл до кровати, рухнул. Пока спит, надо успеть подготовиться к завтрашним занятиям, закончить домашние дела. Когда проснётся, ничего уже сделать не удастся. Всё моё существо наполняется мучительным животным страхом. Любимого человека начинаешь бояться и ненавидеть вплоть до мысли о его физическом уничтожении.

И вот… «оно» проснулось. Фыркает, мычит, издаёт нечленораздельные звуки. С громкими падениями, грохотом разбитого горшка с цветком, звоном разлетевшейся вдребезги пепельницы, делает попытки подняться. Встало, шатаясь пошло, явилось на глаза.

Торчащие в разные стороны волосы, заплывшее, красно-фиолетовое, от длительного запоя, лицо, злобные, полные ненависти, чужие глаза.

─ Хочу есть!

Подхожу к плите, наливаю в тарелку его любимый борщ, кладу в него сметану, режу хлеб. Муж пытается усесться за стол. Садится близко к краю стула, не удержав равновесие, падает, уцепившись за край стола и, сильно дёрнув его на себя. Тарелка с борщом слетает со стола, и под сочное ругательство мужа борщ выливается ему за шиворот и растекается по полу. Кое-как муж поднимается, чавкая и скользя пухлыми босыми ступнями по разлившемуся борщу.

С ужасом замечаю, что не успела спрятать нож. Поздно. Угрожающая гримаса мужа, нож взвивается над моей головой, меня охватывает дикий, нечеловеческий страх. Резко подаюсь в сторону, к двери, судорожно прокручиваю в замке ключ и, в лёгком домашнем платье и комнатных тапочках, вмиг «слетаю» с пятого этажа на улицу. Поздняя осень, холодно. Двенадцать ночи, завтра – на работу. Одна надежда – допьёт остаток и опять упадёт в беспамятстве. Минут через двадцать, окоченевшая и совершенно разбитая, поднимаюсь домой. На полу – распластанное тело…

Наконец запой кончается. Водка уже не лезет, защитная рвотная реакция давно исчезла – ещё один признак хронического алкоголизма. Болеет, «лишку хватил», отравлен ядом с головы до пят. А коли больной – стоны, взывания о помощи, слёзы, сопли, одним словом, страдает человек по-настоящему. И представьте себе абсурд – его искренне жаль.

Еще день стонов, и передо мной, принявший ванну, побритый, причёсанный, в чистой одежде, суетится над приготовлением плова мой муж, которого я ещё люблю. У него трясутся руки с тяжёлого похмелья, синюшный цвет лица, заметное недомогание. Но взгляд уже родной, нежный и любящий.

Вижу, готов разбиться в лепёшку, чтобы загладить вину. Предлагает съездить на природу, отдохнуть. Какая природа?! О, несчастье, отчего ты не всегда такой?! Как я люблю твои красивые трезвые глаза! Согласилась бы на многие лишения, только бы видеть тебя всегда трезвым. Я ещё «мёртвая». Муж начинает усердно «отливать» меня «живой водой». Медленно оживаю.

– Ты опять хватался за нож, я не успела убрать. Мне страшно.

– Ничего не помню, ничего, правда. Я больше не буду пить. Не буду и всё! Мне самому стыдно, противно и тяжело. Ты мне веришь?!

Я очень хочу верить ему, моему горькому запойному пьянице, но уже понимаю, что он не справится с этой трудной задачей, даже если я буду «золотой», и всё вокруг станет складываться самым лучшим образом. Бросить пить он смог бы только неимоверным усилием воли. Надежда на другие способы ─ иллюзия.

Во мне жестоким приговором звучат слова коллеги по работе, верующей: «Пьянство – верный признак вины перед богом, пьянство – смертный грех. Пьяница подлежит побиению камнями». Мне больно от этих слов. Какой-то вздор. Что плохого сделал мой муж, в чём провинился перед Богом этот добрый, открытый человек?