Старший механизатор бегом направился к скошенному ряду, быстро наклонился и стал с неуловимой скоростью своими заскорузлыми пальцами перебирать траву. Мы опешили, ничего не понимая, и с недоумением смотрели на его действия. Считанные секунды, музыканты не играют с такой скоростью, – он распрямился, держа в руках пышный красивый букет розовых гвоздичек и, подойдя ко мне, протянул: «Возьмите, на память». Я приложила его букет к своему маленькому и поблагодарила. Когда мы сели в машину и направились к кладбищу, находившемуся в трёх километрах от большой дороги, операторы вдруг ни с того – ни с сего заговорили о женской красоте, о красавицах-киноартистках. А я подумала: «Может, пример этого сельского рыцаря разбудил в них мужское достоинство и уважение к женщине».

Машина остановилась. Обычное, ничем не огороженное маленькое сельское кладбище; сразу за ним – начинались огороды. Я вышла, взяла букет цветов, поднялась по склону к холмику с крестом у самого края погоста, под которым улеглись навечно самые лучшие и счастливые годы моей жизни, низко поклонилась до самой земли, постояла, пошептала, потом разделила букет надвое: одну часть положила на могилу, одну – оставила себе на память. Я не запомнила цвета глаз рыцаря, подарившего мне эти цветы, но то, что они светились умом, проницательностью, добротой и какой-то мужской восторженностью перед женщиной, запомнила навечно.

Мне было чуть больше тридцати. Я работала летом в каком-то Полесском совхозе на уборке овощей и петрушки с учащимися музыкального училища. Всю неделю мы трудились, а в воскресенье нам давали отдых: помыться, убраться; но своенравные пианистки, 15 – 16 лет, захотели пойти в лес. От этого возраста ожидать можно, что угодно… Они обратились к начальнику нашего отряда, молодому баянисту, и он был рад угодить таким милым девочкам, но посмотрев на моё лицо, сказал: «Вы пойдёте, если с вами пойдёт ваш руководитель…»

Я сразу же согласилась, мне хотелось найти черники, растереть её с сахаром для своей маленькой дочери, у которой ухудшилось зрение. Я взяла на кухне двухлитровый алюминиевый чайник, другой посуды не имелось, и пошла с ними. Лес недалеко, прямо за крестьянскими огородами; одно препятствие – надо переправляться через небольшую реку. Девочки при переходе явно игнорировали меня. Один берег с другим соединялся большим бревном; переходить его надо с длинным шестом, на самом глубоком месте упираясь в дно. Они шли, одиннадцать крепких девочек, передавая шест из рук в руки, но последняя забрала его с собой на другой берег. Я постояла на бревне и вернулась назад, отыскала длинную палку и пошла снова… Они стояли и злорадно смотрели; не отдавая себе отчёта, ожидали, когда я свалюсь в воду. Это была месть за то, что я требовала добросовестной работы в поле и постоянно упрекала их в лени и безответственности. Но мой возраст – вершина всех физических и духовных сил женщины. Я победила: легко и ловко перебралась на другой берег и вошла с ними в лес. Пройдя метров сто вглубь леса, девочки остановились и решили разжечь костёр. Я возразила: «Ну, можно ли в такую жару, когда горят торфяники, разжигать в лесу костёр?» Но моих слов они как будто не услышали и стали собирать сухие сучья. Набрав хвороста, разожгли костёр и сели вокруг, молча глядя на огонь. Я не могла понять этого ритуала: жара около сорока градусов, духота, а они сидят вокруг костра, смотрят на языки пламени и молчат. Странные необъяснимые потребности бывают у людей! Хворост быстро сгорел, а собирать снова не хотелось, их разморило. Они начали вставать, собираясь в лагерь. И тут я буквально приказала им: «Костёр хорошо погасить и засыпать землёй!» На этот раз они с чувством ответственности, руками собирая землю, забросали тлеющие угольки, и прислонясь к стволам деревьев, вяло заговорили о своих делах. Я с облегчением вздохнула: «Ну, что ж, дышите кислородом, отдыхайте от «доблестного» труда и от меня, а я отдохну от вас, поброжу вокруг, может ягод найду». Взяла чайник и пошла в сторону…