В августовском лесу земляники давно не было, но попадалась костяника, голубика, а потом кое-где черника… Я уже закрыла в чайнике дно и решила проверить, чем занимаются мои девицы. У погашенного костра их не оказалось, следы вели к реке. Шест они опять унесли на другой берег… «Что ж! Хорошо, – подумала я, – ритуал закончился!» До полдня далеко, и я решила вернуться туда, где я нашла чернику.

Моим подопечным не удалось испортить мне настроение. Я отдыхала: мыслей никаких, дышится легко и ягоды попадаются. Я набрала черники почти полный чайник, всё собрала, что встретилось, больше не было; решила вернуться в деревню. Взяла направление туда, где виднелись просветы между деревьями и вышла прямо к берегу, поросшему кустарниками и высокой травой. Огляделась: кладки не видно, но на другом берегу, километрах в трёх-четырёх с левой стороны виднелась деревня, где находился наш лагерь. Идти вдоль берега к переправе – тропы нет; по высокой траве, через кустарники – не имело смысла. Пойти лесом – легко потерять ориентир и времени уйдёт ещё больше, к тому ж я немного устала. Попробовать перейти малознакомую реку – рискованно: на той стороне – торфяные поля. Значит, здесь осушено болото и в реке могут быть глубокие ямы. Переплыть нельзя: в руке чайник с ягодами да сапоги на ногах. Справа, насколько хватал глаз, шли поля и луг. Только очень далеко виднелось что-то, похожее на деревню. «Не может быть, – подумала я, – чтобы на расстоянии трёх-четырёх километров не было переправы или брода!»

Решила пойти вдоль берега в противоположную от своего лагеря сторону. Пробираясь по высокой траве, прошла метров сто – ничего нет; вода тёмная, болотистая, с водоворотами. Снова иду вперёд упрямо ещё сто метров – ничего нет, но русло реки стало шире – значит, будет мель! И в самом деле: немного прошла – вижу брод, разбитый у берегов коровьими копытами. На той стороне вдоль берега откуда-то тянется дорога через брод в лес.

Я обрадовалась и осмотрелась: тишина, ни единой души, только над полем с другого берега слышится пение жаворонков. Стащила с ног резиновые сапоги, воткнула их один в один, а чтобы не замочить одежду, ещё раз хорошо оглядевшись, сняла с себя всё, свернула в жгут, завязала его выше груди узлом, дабы не упал в воду, взяла чайник в одну руку, в другую – сапоги – и вошла в реку…

Я двигалась медленно, тщательно ощупывая ногами дно и всматриваясь в него, чтобы не наскочить на корягу, всё выше поднимая к голове чайник и сапоги. Вода побиралась к груди; я дошла уже до середины, как вдруг почувствовала чей-то взгляд… Подняв голову, я застыла, как вкопанная: на берегу стоял мужчина, не более сорока лет, худощавый, невысокого роста, с загорелым лицом, с тонкими чертами, одетый в выгоревший от солнца пиджак и узкие брюки, заправленные в сапоги, на голове – кепка. Под одеждой угадывалось гибкое и сильное тело. В нём было что-то жокейское… Мужчины такого типа способны на очень решительные поступки. Всё это пронеслось в моём мозгу в доли секунды: «Откуда он взялся? Как из земли вырос… Может, он за мной давно наблюдал?»

Перепуганная, я стояла, не двигаясь. Мы смотрели друг на друга в упор.

И вдруг с берега раздался мягкий, полный музыки, приятный успокаивающий баритон: «Не бойся, жанчынка!» И чтобы не волновать меня, он повернулся вполоборота… Я почувствовала себя в безопасности и двинулась вперёд к берегу…

Может, я и не Венера Милосская, но и её скульптор лепил с земной женщины…

Едва я голая вышла на берег, он тут же, прямо в сапогах и одежде, собрав всю силу воли, как Христос, пошёл по воде… Я развязывала узел и смотрела ему вслед: сначала под воду ушли его сапоги, потом брюки, потом пиджак… Он вышел на тот берег, и не оглядываясь, так же прямо, как вошёл, даже не вылив из сапог воду, зашагал к лесу и исчез среди деревьев.