Теперь дорога туда оказалась вдвое длиннее. Деревня что ли отодвинулась на самый край поля, где голубая щелочка на небе, где утро уже приглядываться стало перед тем, как распахнуть двери, дорогу новому дню дать.

Но сколько не тянись, а дорога кончается. Вот и стожок вчерашний, за которым дом Катерины прячется. Точно! Катька здесь живет! Узнал. И все те же окна светятся. Подошел, попробовал дверь. Открыто. Зашел в сени, В сомнении потоптался у избяной, обшитой дерматином двери. Подержал ручку. А! Рванул на себя. Дверь со всхлипом распахнулась. Господи! Тепло, уютно. Чисто. Так бы и остался жить на все время. Повалился бы у самого порога.

За столом Семен сидит, тот, вчерашний рыбоводчик-землеустроитель.

Яичница перед ним на сковороде с ветчиной зажарена, и графинчик, тоже вчерашний, на столе. Семен сидит, рубаха до самого пупа распахнута. И, вроде, как опять выпивши. Кинулся ко мне, опрокинув на пол табурет. Обнимает за плечи:

– Живой?

– Да лучше бы и не жить совсем!

– Как так, елки-палки? Мы же тебя искали. Я уже хотел сегодня сельчан на твои поиски поднимать. Куда же ты вчера нырнул? Сидели все трое в тракторе. Ты сам-то – ничего был. Стихи чудные декламировал. Век таких не слышал. Как артист, какой! Сам что ль сочинял? Ты их мне потом перепиши. А теперь садись, прими дозу. Ты бледный, как спирохет, какой! На человека не похож. Правильно говорят люди: «Похмелись, и слез не будет!»

Первая рюмка вошла, как штопор в бутылку. В пальцах сразу чувствительность появилась. Прихватил щепотью со сковороды остатки яичницы и кинул в озябший рот. Поводил челюстями – хорошо!

– Вытолкнули, вытолкнули твоего Батона! Чего спрашиваешь? Хотя я ни о чём таком еще не спрашивал, а только приходил в себя.

– Замерзал твой Батон! – весь, подавшись в мою сторону, почему-то резко, с укором, как бы оправдываясь, говорил землеустроитель. – Если бы не мы, твой Леха в наши черноземы вмерз. У него шланг в системе отопления лопнул. Радиатор пустой, и печку разморозил. Запаска выручила. Резина долго горит, вот и грелся. Дернули раз-другой. Ты рядом тогда стоял. Чуть буксировочным тросом ухо тебе не отсекло. Веревка бельевая, а не трос. Оборвался. Колеса – ни в какую! Ну, ты чего не пьешь? – уставился на меня землеустроитель. – Пей! Катька на утреннюю дойку ушла. Теперь я хозяин. Спешить некуда. Если бы не Плужок, – до мартовской оттепели твоему другу сидеть. Его тачка по самое днище замонолитиласъ. Трос, я говорю, оборвался, когда ты еще рядом торчал, монтажник-такелажник! Закусывай! Чего ты? – и пододвинул ко мне уже порожнюю сковороду. – Ах, да! – спохватился Семен, и тяжело приподнявшись с места, дотянулся до холодильника, пошарил где-то там, внутри и вытащил, не глядя тарелку с остатками вчерашнего ужина. – Плужок – ухмыльнулся рыбозаводчик, – кружился, кружился возле вашей машины, да и подцепил ее ковшом под багажник. В тракторе сила дурачья. Отодрали тачку. Ничего, мотор в порядке, только багажник выше крыши взъерошился. Плужок на это дело спец, костоправ хороший. Выправит. Он виноват, что ли? – почесал затылок Семен. – Да, дела…

– А где Леха с машиной? – после второй рюмки опять расслабился я.

– А я тебе, не говорил что ли? Как где? Они теперь с Плужком, как братья кровные. Не скоро расстанутся. Машину на ход поставить – это не бабу раком. Тут торопиться некуда. Пей пока!..

Домой возвращались только на третьи сутки.

Я все ломал голову: – как бы нечаянной командировкой жену успокоить и отвести от себя скандал.

Что крутилось в голове у товарища, даже автор не знал. Ехали молча, но каждый думал о своем.